Немцы в городе (СИ)

— За часовню иди, — вклинивается в их перепалку Стас, — тут больше негде, а до города мы ещё не скоро доберёмся.

— Куда-а? — непонимающе постанывает страдалец.

— За часовню, — Стас рукой указывает направление в сторону небольшого строения неподалёку от въезда на территорию кладбища, — там все ссут.

— Ну это же типа церкви, так? — растерянно проговаривает Круспе, пялясь на невысокое здание с куполом, увенчанным крестом. — Я так не могу... Так нельзя...

— Всем можно, а тебе нельзя? — с некоторой ноткой равнодушия реагирует Стас. — Ну тогда... Как знаешь, — но, будучи не в состоянии ещё сколь-либо долго наблюдать мученическую физиономию Круспе, добавляет: — Иди уже, там нет никого.

Ещё немного помявшись, Рихард всё же решается. Неровными шагами он ступает в сторону от колеи, оставленной автобусными шинами, нарушая идеальное полотно снежного покрова. Почти сразу же он спотыкается о низенькую оградку одной из скрытых снегом могил, едва удерживает равновесие и продолжает брести вперёд, напролом, через поле захоронений, маневрируя меж ними и размахивая в воздухе полупустым термосом. Стас и Шнайдер смотрят ему вслед, наблюдают за пошатывающейся фигурой в чёрном пальто, они бы улыбнулись, если бы в контексте мероприятия это бы не выглядело слегка противоестественно. Проходит немало времени, прежде чем Круспе скрывается за углом часовни, оставив за собой уродливую дорожку из беспорядочных глубоких следов.

— Пойду проконтролирую, — говорит Шнайдер, — ещё рухнет там где-нибудь.

Стас молча кивает, провожая удаляющегося в том же направлении Шная взглядом. Тот ступает по следам Круспе, точно в них попадая и передвигаясь куда быстрее и изящнее. Скоро и высокая фигура человека с кудрями исчезает за зданием часовни.

Шнайдер заворачивает за угол ровно в тот момент, когда Круспе, застёгивая ширинку, ногой в тяжёлом берце пытается присыпать снежком жёлтые следы мочи на стене часовни и возле неё. Завидев кучерявую голову, он резко дёргается, застигнутый врасплох. Физиономия Шнайдера расплывается в широкой злобной улыбке.

— Что, Ришка-волчонок, ссаки свои закапываешь? И так всю жизнь — нашкодивший щенок, и никогда тебе уже не стать волком. Даже несмотря на твои сорок лет!

— Тебе тоже сорок, дива, — Рихард пытается взять себя в руки, старательно придавая голосу привычную насмешливую интонацию, — а ты даже мужиком так и не стал.

Шнайдер меняется в лице:

— Поговори мне ещё, говнюк, как бы тебе не пришлось сейчас в своё ссаньё носом уткнуться. Как и подобает глупым невоспитанным щенкам.

— Пойдём уже, деятель, — пытается сбавить обороты Круспе, — нечего нам тут надолго зависать, а то ещё возлюбленный твой заревнует.

Уловив тень ярости на побледневшем лице друга, Рихард, кажется, входит во вкус и уже не может остановиться:

— Или он ещё не в курсе? Вот так сюрприз его ожидает! Ты смотри, дорогая, не тяни с признанием, а то получится, как с Ландерсом. Учти, второй раз по притонам я тебя разыскивать не буду.

Шнайдер мрачнеет окончательно и делает угрожающий шаг вперёд. Круспе интуитивно отступает, и, зацепившись за кусок деревяшки, торчащей из кучи набросанного за часовней бытового хлама, падает навзничь. Снежный ангел беспомощно барахтается в мокром снегу, пытаясь подняться и при этом не выпустить из руки термос. Насладившись зрелищем в полной мере, Шнайдер будто бы теплеет и протягивает Рихарду свою ладонь:

— Пойдём, волчонок.

Рихард с трудом поднимается и отряхивается. Глядя на Шнайдера исподлобья, он надувает губы и обиженным тоном произносит:

— Надоели вы мне, уеду от вас в Америку.

— Давай-давай, только помни, сучёныш: если ты плюнешь на коллектив — коллектив утрётся, а если коллектив плюнет на тебя — ты захлебнёшься, — с этими словами Шнайдер отворачивается, демонстрируя полное нежелание продолжать разговор.

Минуту спустя парочка появляется из-за часовни, вновь оказываясь в поле зрения всех присутствующих на похоронах. Высокий Шнайдер тянет за собой нервно спотыкающегося, всё ещё частично облепленного снегом Круспе, пытающегося на ходу открутить крышку термоса и сделать спасительный глоток водочного энергетика. Тем временем к группе собравшихся подъезжает чёрный Кайен. Упитанный батюшка и субтильная девушка-подпевала в белом пуховом платке выходят из автомобиля и спешат к гробу. По толпе проносится выдох облегчения.

К отпеванию приступают незамедлительно. Священник с помощницей делают свою работу, а все собравшиеся — свою. Поначалу гости искренне стараются сосредоточиться на бубнеже батюшки, но очень скоро уставшие уже люди теряют концентрацию, и коротают время разглядывая окружающих. В итоге наступает момент, когда Стас понимает, что взгляды всех собравшихся сейчас сконцентрированы на нём. Единственный сын почивший — и от него ждут реакции. Любой. Подобающей случаю. Стас прекрасно это знает, но радовать публику своей болью он не сбирается: его лицо непоколебимо, он твёрдо стоит на ногах, чуть касаясь стоящего совсем рядом Шнайдера, его взгляд сух и ровен, и кажется, будто уже ничто не способно вырвать парня из равновесия.

— Как ты? — улучив момент, осторожно интересуется Шнай.

— Я просто хочу, чтобы всё это поскорее закончилось.

Шнай понимающе кивает.

— Но ты в порядке? — чуть погодя, уточняет он.

— Да. Благодаря тебе, Кристоф. Спасибо, что не дал мне тогда напиться. Я переболел своё, и теперь всё будет хорошо. — Вдруг, словно спохватившись, Стас добавляет, подняв глаза на своего собеседника: — Прости.

— За то, что назвал меня по имени? — Шнайдер мягко улыбается, и улыбка эта не ускользает от внимания окружающих, всё это время сопровождавших перешёптывающихся мужчин любопытными взглядами. — Ничего, тебе можно.

Стас удовлетворённо кивает, и переводит взор на людей, стоящих по противоположную сторону от могилы. Вот Диана, одетая во всё чёрное — она вполне могла бы нарядиться так и в любой другой день. Девушка сосредоточенно разглядывает носки своих сапог, не находя, куда при этом деть руки: то сунет их в карманы, то сложит на груди, то начнёт теребить сумочку. Заметно, что ей не очень уютно, но она способна отдать должное традиции и покорно выстоять всё мероприятие. Её верный спутник Оливер стоит рядом. Остекленевшие глаза железного Олли распахнуты неестественно широко, долговязая фигура раскачивается, рискуя упасть, а взгляд его при этом устремлён прямо в открытый гроб.

— Шнай, что это с ним? — Стас толкает друга в бок.

С ответом поспевает Рихард, тоже умудрившийся заметить сомнамбулическое состояние своего товарища:

— Ну так это, Олли у нас вроде как суеверный. Наверняка, он сейчас воображает, как все мертвецы в округе ночью поднимутся из могил и придут за ним. Прямо в кроватку.

Стас не успевает уточнить, шутит Круспе или нет — раскачивание длинного туловища по ту сторону могилы приобретает угрожающую амплитуду, и бритоголовый брокер того и гляди рухнет прямо в разверзнувшуюся перед ним яму. Встревоженные взгляды Стаса, Шнайдера и Круспе перехватывают Тилль и Флаке — стоящие чуть поодаль, они успевают вовремя и, подхватив Оливера под руки, разворачивают его на сто восемьдесят градусов и уводят прочь. Диана сопровождает всё действо тяжёлым взглядом, значение которого стороннему наблюдателю угадать едва ли удастся.

Отпевание завершилось, батюшка получил свой гонорар и уехал, рабочие, наконец дождавшиеся своего момента, обвязали уже заколоченный гроб верёвками и плавно погрузили его в пустые недра кладбищенской земли. По традиции, Стас должен бросить горсть земли на крышку гроба первым. Вместо промёрзшей земли он зачёрпывает снега, и размеренным броском белого комочка ставит финальную точку в одной из глав своей жизни. Его примеру следуют и остальные, выстроившись змейкой, в порядке очереди, отдавая последние почести усопшей. Теперь дело за поминальным застольем. Люди дисциплинированно рассаживаются в два автобуса, и отправляются на дачу Корицких. Несколько женщин из числа давних знакомых покойной уже ждут их там, завершив приготовления и накрыв поминальный стол.