Немцы в городе (СИ)

— Мальчик мой.

Шнайдер крепко обнимает его, стоя сзади, и продолжает прижимать к себе, не позволяя шелохнуться. Он закрывает лицо парня рукавом своей куртки и чувствует, как плотная материя парки принимает на себя поток слёз, нервных укусов, глухих рыданий и редких неразборчивых слов. “Мама”.

— Мальчик мой.

Дождавшись, когда дыхание его чуть восстановится, Шнайдер бережно разворачивает своего подопечного, и, аккуратно придерживая за плечи, ведёт его к машине.

— Я отвезу тебя домой.

Уже в машине они долго сидят, не трогаясь с места, не произнося ни слова. Проходит не менее получаса, прежде чем дрожащий голос Стаса нарушает тишину:

— Мама умерла? Да?

Он смотрит в глаза своему спутнику, всё ещё смутно надеясь, что ему это снится, что это какая-то ошибка, что он всё неправильно понял. Ровный взгляд Шнайдера и уверенная неподвижность его тонких губ рушат призрачную надежду. Стас заваливается на бок, уткнувшись носом Шнайдеру в плечо.

— Тщ, тщ, тщ, — приговаривает тот, поглаживая парня по голове, — всё пройдёт, мальчик мой, а сейчас поплачь.

Уютная двушка на улице Космонавтов встречает мужчин теплом и пустотой. Вот уже час Стас сидит на краю своей кровати, уставившись в одну точку. Всё это время Шнайдер был рядом, стараясь сделать своё присутствие как можно менее заметным. Наконец, решив, что пора, он заваривает крепкий зелёный чай в большой керамической кружке с принтом в виде портрета Сталина. Интуиция подсказывает ему, что именно эта кружка — самая любимая у его друга. Приземлившись на одно колено, Шнайдер аккуратно передаёт её в раскрытые ладни парня.

— Осторожно, горячо.

Тот едва заметно улыбается при виде портрета усатого вождя прямо перед своим носом — интуиция Шнайдера не подвела.

— Спасибо.

— Выпей, я скоро приду, — поднявшись, кудрявый собирается удалиться.

— Шнай, можешь немного коньяку добавить? Там на кухне есть.

— Могу. Но не сегодня, — Шнайдер снова опускается на колени возле сидящего парня, — такие моменты нужно переживать на трезвую. Просто поверь мне. Так будет лучше. — Он вкрадчиво, снизу вверх смотрит в заплаканные глаза парня, боязливо отхлёбывающего горячий чай.

— Хорошо.

Они сидят так, не меняя положения, пока чашка не пустеет. Стас ставит её на пол рядом с кроватью и кладёт обе руки на свои колени ладонями вверх. Не спуская с него глаз и не поднимаясь с колен, Шнайдер опускает свои ладони сверху, сперва едва касаясь холодной кожи, потом уже крепко сжимая руки парня. Мысли сломанной каруселью проносятся в голове у Стаса: дверь в квартиру не откроется, никто уже не зайдёт, никто им не помешает, уже никогда. Прикрыв глаза и не отрывая рук, он накрывает своими губами губы Шнайдера. Он не видит сейчас его лица, но чувствует влажное, горячее и чуть несмелое прикосновение чужого языка — Шнайдер ответил на поцелуй. Влекомый неведомой силой, Стас чувствует открытую потребность в большем, он углубляет поцелуй, отрывает руки от колен и обхватывает ими голову Шнайдера, притягивая её ближе к себе, раскрывает, наконец веки, и, глядя в глаза напротив, запинаясь, задыхаясь, шепчет:

— Ты мне нравишься, Шнай.

— Знаю, — слышит он в ответ.

Шнайдер максимально бережно отстраняется, поднимается с колен и, оказавшись на безопасном расстоянии от разгорячённого парня, только что потерявшего мать, произносит:

— Я не ангел, но и не сволочь. Сейчас тебе просто надо поспать, — и, подарив Стасу сдержанную, но обнадёживающую улыбку, он всё-таки удаляется из комнаты.

— Постой, Шнай, но ты же останешься?

— Конечно. И надолго.

Два звука: щёлкнувшего выключателя и захлопнувшейся двери, и парень остаётся в столь болезненном и столь необходимом ему сейчас одиночестве.

Холодным зимним днём бескрайние просторы городского погоста наполнены людьми. Живые люди бесчисленной толпою, состоящей из групп, группок, пар, одиночек прибыли на окраину города, в границы так называемого “Нового Кладбища”, чтобы проводить в последний путь Галину Николаевну Корицкую. Прошедшие накануне снегопады сгладили типичный для этого места рельеф, погребя под белоснежным покрывалом разномастные могилы, вычурные памятники и скромные деревянные кресты, свежие пластиковые цветы и затёртые, потрёпанные непогодой венки; на километры вокруг взгляд выхватывает лишь верхушки данных нагромождений, образующих хаотичный пёстрый узор на белой простыне. Со вчерашнего дня похорон здесь не было, и дороги между поделёнными на сектора захоронениями безнадёжно утонули в мягком, свежем снегу. Автобусам ритуальной службы прошлось расчищать путь к месту буквально с нуля. Вырытая накануне могила тоже оказалась присыпана снегом, скрывшим под собой уродливую чёрную твердь промёрзшей почвы.

Узнав о случившемся, Тилль сразу же взял на себя все расходы, а саму организацию похорон поручил своей ассистентке. Диана рассчитывала на помощь Оливера, но тот наотрез отказался иметь дело с тонкой материей смерти, и девушке пришлось управляться самостоятельно. Было решено не доставлять гроб в квартиру, а отправить тело почившей сразу из морга, после стандартной процедуры опознания и урегулирования всех бумажных вопросов, в офис ритуальной службы. Фирма взяла на себя заботы по подготовке тела к финальному путешествию, и, на третий день, уже на кладбище, Стас увидел свою мать в первый раз после морга и в последний раз в своей жизни. Обитый бордовым бархатом гроб ждал своей участи у самого края могилы, работники кладбища скучающе ошивались неподалёку; снег сыпал редкие крупные хлопья на кружевное покрывало, на седеющие, но так уже никогда не поседеющие до конца волосы, на умиротворённое, искусно загримированное лицо, на прикрытые веки и сложенные на груди руки мёртвой женщины. Некоторое время Стас стоял недвижим, зачарованно всматриваясь в то, что ещё недавно было его матерью — сейчас он смотрел на неё ровно, спокойно, умиротворённо, походя наблюдая, как ленивые снежинки проникают в гущу мёртвых волос, чтобы сразу же растаять, придавая влажными следами своего существования немного жизни этой пасторальной картине. Кто-то предложил закрыть гроб, чтобы снег не слишком размочил его содержимое и не порушил всю красоту — Стас отказался: снег ничего не портит, напротив, он наносит последние штрихи в безупречный портрет смерти.

Люди вокруг тихонько переговариваются, переминаясь с ноги на ногу и пытаясь блюсти этикет, но скрывать нетерпение становится всё сложнее: все собравшиеся ждут лишь одного — прибытия священника.

Тётя Люба, родная сестра почившей, приехала из Тулы только сегодня. Она уже успела собрать подле себя определённую группу поддержки, состоящую из старых знакомых их семьи, большинство из которых были людьми Стасу неизвестными. Из школы прибыл почти весь педагогический коллектив: учебный день уже закончился, и коллегам Галины Николаевны ничто уже не мешает проститься со своей сослуживицей. Стрелки на часах показывают около четырёх — ещё час, и наступят сумерки. Где же этот чёртов батюшка? Команда ММК в полном сборе: разделившись на группки, они мнутся вокруг могилы. Стас благодарен, что ему не пришлось иметь дело со старшим поколением в одиночку. Он стоит в самом центре толпы, время от времени обмениваясь парой фраз со Шнайдером и Круспе, не отходящих от него ни на шаг.

— Ээ, Стас, дружище, — нерешительно мямлит Рихард, одёргивая парня за рукав, — слушай, что делать? Я ссать хочу.

Стас не успевает с ответом — его опережает Шнайдер:

— Терпи, идиот. Тут негде. Говорил же тебе водку пить, как все!

— Ну, так я и пью водку, — виновато выцеживает Круспе, демонстрируя другу увесистый термос в своих руках.

На обычно дерзкого и хамоватого немца сейчас больно смотреть: его лицо настолько выдаёт страдание, а из глаз вот-вот посыпятся искры, что становится очевидно — мужику реально приспичило. Тут уж не до шуток.

— Поллитра водки на полторашку энергетика — это не водка, Круспе! Головой думать надо было! Теперь терпи до города! — Шнайдер явно упивается униженным положением Рихарда.