Прогулки с Хальсом

Дирк бросил на полотно быстрый взгляд. Действительно, испанец работает в той же манере, что и Франс! Странно, ведь они никогда не виделись… Классический способ художественного письма общеизвестен: сначала на холст наносятся основные цвета, а потом, когда краска высохнет, прорисовываются все детали. Делается это для того, чтобы скрыть мазок. Картинка получается гладкой, глянцевой, как атласная ткань. Так учил господин ван Мандер, и Франс следовал установленным правилам. Но однажды картина Франса, которую он должен был показать учителю, оказалась облита водой. Да уж, досталось брату от завистников! Франс не растерялся и начал восстанавливать рисунок, не дожидаясь высыхания красок. То, что получилось в итоге, Дирку не понравилось: сплошная грязь, все мазки наружу, видны и направление кисти, и сила напора… Разве так должна выглядеть хорошая работа? Все равно что швы парадного кафтана, выставленные наружу! Остальные ученики злорадно скалили зубы за спиной у Франса, не могли дождаться головомойки от господина ван Мандера. Учитель подошел к сырому холсту, скривил рот и постоял так примерно минуту. Потом скептическая ухмылка медленно сползла с его губ, лицо разгладилось, а в глазах появилось удивление.

— В этом что-то есть Франс, в этом что-то есть, — несколько раз повторил господин ван Мандер.

Он отошел от картины, но потом часто подходил к ней. Кто-то из учеников начал подражать Франсу, но господин ван Мандер запретил им это делать. Сказал, что рисовать подобным образом имеет право только настоящий мастер. После этой фразы Франса невзлюбили еще больше, если, конечно, это было возможно.

— Отличная работа, — повторил старина Виллем.

Дирк не выдержал:

— Побойтесь бога, господин Бейтевег! Вы восхищаетесь работой врага! Картиной человека, который служит испанскому королю!

Весельчак Виллем с улыбкой похлопал его по плечу.

— Ах, Дирк, Дирк, похоже, ты никогда не вырастешь из коротких штанишек! Запомни, малыш: гении служат вовсе не королям, а своему искусству. — Подумал и твердо добавил: — А этот парень — гений.

— Гений, — эхом откликнулся Франс.

Старина Виллем бросил на него быстрый взгляд и слегка нахмурился. Франс этого не заметил. Он повернулся к Яну Стену с вопросом:

— Сколько лет вашему другу, Ян?

— Восемнадцать, — ответил Стен.

— Восемнадцать, — повторил Франс упавшим голосом.

Дирк и Ян Стен удивленно переглянулись. Франс громко хрустнул пальцами, а затем, словно вспомнив о долге хозяина дома, снова повернулся к гостю.

— Где вы остановились, друг мой? — спросил он любезным тоном. — В «Харлемском льве»? Нет-нет, я категорически протестую против этого! Вы должны немедленно забрать свой багаж и переехать ко мне. Я настаиваю! Дирк проводит вас до гостиницы и поможет перевезти вещи.

Франс и Виллем Бейтевег остались одни. Франс тут же сбросил маску гостеприимного хозяина, повернулся к картине испанского художника и словно забыл, что в комнате он не один. Он вздрогнул от неожиданного вопроса Виллема.

— Завидуешь, а, дружище? — Франс отрицательно покачал головой, и Виллем одобрительно кивнул: — Хорошо. Зависть — это свойство низких душ, лишенных таланта, она разрушает человека изнутри. По-настоящему талантливый мастер никогда и никому не завидует. Но почему ты так мрачен?

Франс с тоской взглянул на друга.

— Ему восемнадцать, — сказал он тихо. — Понимаешь, Виллем, этому парню всего восемнадцать лет, а он уже добился того, к чему я шел тридцать три года! Вот что меня угнетает, а вовсе не зависть!

Виллем понимающе хмыкнул, отошел к окну и скрестил руки на груди.

— Помнишь, Франс, как десять лет назад я посадил в саду саженцы яблонь? Да? Так вот, одни саженцы начали приносить плоды через два года, другие — через пять лет. И лишь одно дерево не давало плодов. Что только я ни делал! Выискивал старинные рецепты, питал корни особой смесью, окапывал и разрыхлял землю каждые десять дней, чтобы дать корням доступ воздуха… Все напрасно! Яблоня не плодоносила, хотя росла и цвела не хуже остальных. Я махнул рукой и перестал заботиться об этом дереве. И вот в конце этого лета оно вдруг дало урожай. Да какой! Больше, чем остальные девять деревьев вместе взятые! — Старина Виллем развел руками и выдержал многозначительную паузу: — То же самое происходит с людьми, Франс. Кто-то плодоносит раньше, кому-то нужно больше времени, чтобы дать урожай. Но поздние плоды ничем не хуже ранних. Я уверен: все, что ты собрал в себе за эти тридцать три года, вернется к людям с удесятеренной щедростью. Ты гений, Франс. Не знаю, благословение это или проклятие, однако ничего тут не поделаешь.

Франс вспыхнул от удовольствия, но внезапно в его душу закралось подозрение.

— Виллем, почему ты мне это говоришь?

— Потому, что я покидаю тебя, друг мой, — ответил Бейтевег. — Я покидаю Харлем и возвращаюсь в Амстердам. Этой ночью мне приснились родители и сказали: «Возвращайся домой, Виллем. Мы хотим, чтобы тебя похоронили рядом с нами…» — Старина Виллем отвернулся и незаметно вытер глаза. А когда снова повернулся к Франсу, на его губах была знакомая ласковая усмешка: — Я возвращаюсь домой, Франс. Не горюй, это совсем не плохо. Мы еще увидимся, дружище, обещаю тебе, или пускай меня больше не пустят ни в один кабак!

Франс медленно опустился на стул, не сводя с Виллема Бейтевега растерянного взгляда.

— Вот еще что я хотел тебе сказать, — продолжал старина Виллем. — Дирк… Меня беспокоит его судьба. Он никогда не будет жить своей собственной жизнью. Будь к нему добр, Франс, он славный мальчик и очень любит тебя. В конце концов, это не такой уж великий труд — принять чужую любовь. А еще ты должен подумать о своих детях и жениться на хорошей доброй женщине. Я знаю, ты любишь своих детей, — торопливо продолжал Виллем, уловив протестующее движение Франса, — но ты не в силах дать им настоящую заботу. Ты играешь с ними, будто они куклы, рисуешь их, пока не надоест, а потом отсылаешь к Франсине. Франсина славная, честная служанка, она хорошо кормит и одевает детей, но они нуждаются в большем. Женись, Франс. Это нужно твоим детям.

Франс молча опустил голову. Старина Виллем отошел от окна и положил руку на плечо друга.

— Еще одно, Франс. Тебе пора отдать ученикам все, чему научили тебя и чему ты научился сам. Уезжай из этого дома, здесь поселилась горькая печаль по Анне. У тебя была хорошая жена, но она ушла, а жизнь-то продолжается. Женись, найди новый дом с большой мастерской, собери вокруг любимых учеников, работай так хорошо, как только сможешь. Не погуби себя, Франс, ты великий художник. Если меня и Кароля ван Мандера помянут в будущем, то только потому, что у нас хватило ума держаться рядом с тобой…

— Виллем… — произнес Франс растроганно.

— Молчи! — приказал Виллем. — Молчи, Франс! Видит бог, я никому не говорил таких слов и тебе никогда бы этого не сказал! Но разлука — великая наставница. Она смиряет гордость. — Виллем повернулся к картине испанского художника, сунул руки в карманы и оценивающе сощурился. — Дай ему бой, Франс! Этот испанский парень хорош, очень хорош, но ты ничуть не хуже! В вас есть чтото удивительно похожее, только не могу понять, что? Может, дар, которым вас наградили при рождении? — Виллем тихо вздохнул и обвел мастерскую долгим взглядом: — Я буду скучать, Франс. Простись за меня с Дирком, пожелай ему удачи. До свидания, друг мой, вспоминай наши веселые дни.

Франс поднялся со стула, крепко обнял старину Виллема и сразу оттолкнул, не глядя ему в глаза. Старина Виллем побежал вниз по скрипучим ступенькам, а взгляд Франса упал на картину, изображавшую веселую пирушку в трактире «Золотой гусь». Помнится, старина Виллем был в восторге от этой сценки!

Франс схватил полотно, выскочил из дома, догнал старину Виллема и сунул подарок ему под мышку. Они снова молча обнялись.

Виллем, не оборачиваясь, зашагал по узенькой улочке смешной подпрыгивающей походкой. Дети бежали за ним, передразнивая забавного дяденьку в ярких полосатых чулках, коротких штанах и двух пестрых жилетах, надетых друг на друга. Чудесный теплый день неспешно двигался к своему завершению. Огромные каштаны роняли тронутые желтизной листья, неяркое осеннее солнце скользило по сверкающим окнам соседних домов, солнечные зайчики весело скакали по каменной мостовой. Соседи, проходившие мимо, бросили Франсу несколько приветливых слов, но он ничего не слышал. Он стоял посреди улицы и смотрел вслед уходящему другу до тех пор, пока тот не скрылся с глаз.