Благодарю за любовь

Я вам должна пятьсот марок, а у меня при себе… Да, всего лишь полтораста марок.

— Что это еще за деньги, и почему вы мне их предлагаете? — спросил Иван, не притрагиваясь к деньгам.

— Я же вам с самого начала представилась как частный детектив, нанятый вашим отцом для поисков возможного убийцы. В связи с его смертью моя задача не изменилась, только вместо потенциального убийцы я буду искать настоящего, за что мне будут платить баварские налогоплательщики. Так что отцовский задаток я по совести должна вернуть вам. Вот вам и наследство! Маленькое, но вполне законное.

— Это правда — все, что вы говорите?

— А это похоже на ложь или клевету?

— Да нет… Скорее на благотворительность.

— Пфуй! — фыркнула Апраксина и пожала плечами с таким видом, будто само это слово вызывало у нее снисходительное презрение. — Берите ваши деньги и не будем больше об этом говорить. Пишите расписку.

— На таких условиях я согласен. Ручка у меня есть, а вот бумага…

— Бумагу я вам дам. — Апраксина вырвала из блокнота листок и положила его перед Иваном. Тот вынул из внутреннего кармана какую-то старомодную красную ручку с золотым колпачком.

— Единственное отцовское наследство! — помахал он яркой своей ручкой и принялся писать. Апраксина аккуратно расправила денежные бумажки. — И больше у меня от него ничего нет. Если не считать отцовских денег, которые вы решили мне вернуть.

Они обменялись: он пододвинул Апраксиной расписку, она ему — деньги. Он взял их, аккуратно сложил и убрал во внутренний карман куртки вместе с красной ручкой.

— Ладно, я их беру, и они пришлись очень кстати: я как раз тут в супермаркете на площади видел очень легкие зимние пальто на пуху и подумал, что, будь у меня деньги, я бы купил такое и послал бабке. Ей тяжело ходить в старом замнем пальто на ватине. Сегодня же куплю и пошлю посылкой. Напишу про отца и скажу, что это куплено на деньги из его наследства. Ей тоже не позавидуешь, все-таки сын помер, а так ей будет легче его простить. Заодно спрошу в письме, был ли он крещен, и потом вам расскажу, что она ответит. Мы ведь еще увидимся, Елизавета Николаевна?

— Обязательно увидимся — по делу. Но можете и просто так позвонить мне, и я вас приглашу в гости: кстати, я ведь живу недалеко от вас, от общежития можно пешком дойти. Адрес на визитке, Будапештенштрассе — это маленькая улочка, идущая параллельно Баланштрассе.

— Спасибо. Может и вправду позвоню и напрошусь в гости. Иногда, знаете, тоска накатывает… А вы такой интересный человечек!

— Человечек? Ну-ну, предположим… А себе вы не хотите купить теплую куртку, Ваня?

— Нет. Из этих денег я на себя и копейки не потрачу. То есть пфеннига.

— Экий вы злопамятный…

— Не злопамятный, а памятливый. Я не «Иван не помнящий родства» — я все помню, добро и зло.

Они вышли из кафе и простились на углу Баланштрассе.

ГЛАВА 8

ЖАННА

Как ни крути, а теперь надо было допрашивать Измайловых, и Апраксина отправилась к подруге. Придя к ней и застав ее одну, она спросила, слышали ли уже она и ее сын о смерти Гурнова. Они слышали.

— И что вы оба об этом думаете?

— Я второй день плачу, а Жорж… Не знаю, Лизонька, как тебе и сказать! — замялась Ирина Фаддеевна.

— Скажи прямо, — посоветовала Апраксина.

— Видишь ли, Георгий ведь не любил бедного Витю. Но я никогда не думала, что это так серьезно. Представляешь, он такое сказал, услышав о его смерти! Я даже повторить не могу…

— Что-нибудь вроде «помер Максим — ну и хрен с ним»?

— Хуже. Он сказал: «Собаке собачья смерть! Таких кобелей и надо отстреливать!» Правда, он это сказал мне по телефону из Милана, он там на гастролях. А в Новый год, вернее, тридцать первого мы с ним поссорились из-за Виктора Гурнова, и он ушел из дома… И знаешь куда?

— Куда?

— К Жанне Гурновой!

— Интересно… Интересно и неожиданно!

— Да нет, для меня это не было такой уж неожиданностью. Жорж мой был к ней неравнодушен с самого появления Гурновых в Мюнхене. Да и то сказать, у них с Жанной было гораздо больше общего, чем у Георгия с Виктором: Жанна ведь умница. Когда Гурновы приходили к нам в гости, Жорж часами разговаривал с Жанной и почти не обращал внимания на ее мужа. Но, зная сына, я могу утверждать почти на сто процентов, что до смерти Виктора между ними ничего не было: он у меня человек строгих правил.

— Возможно, что и сейчас пока ничего нет: оба из тех, кто достаточно хорошо воспитан, чтобы сдерживать свои порывы.

— Хорошо, если так. Пусть даже у Жанны с Виктором намечался развод, но ведь и двух недель не прошло после его гибели!

— Да, за это время она не то что башмаков, но пары колготок не износила.

— Вот и я процитировала Гамлета, когда Жорж объявил мне, что собирается жениться на Жанне. Я напомнила ему, что Жанна вдова и нельзя бросать тень на ее репутацию. А он мне ответил: «Приличия, обычаи — это все хорошо, но это не самое важное, главное для меня сей- час — поддержать Жанну». Он еще добавил, что ему живой человек дороже мертвого льва, а уж тем более кобеля. Покидал вещи в свою дорожную сумку и ушел. Сказал, только: «Телефон Жанны у тебя есть, если что — звони». Дверью он не хлопал, но у меня осталось ощущение, что мы впервые в жизни по-настоящему поссорились.

— Так уж и впервые? Что ж, я берусь вас помирить, когда он вернется с гастролей.

— Сделай милость, Лизонька! Я ведь вовсе не собираюсь отговаривать Георгия от женитьбы на Жанне, я просто хочу, чтобы это не носило скандальный характер. Как я понимаю, по поводу смерти Виктора начнется расследование?

— Оно уже ведется, — кивнула Апраксина.

— Ну вот. Жанну начнут допрашивать, и тут вдруг выяснится, что у нее уже новый, как это у немцев называется, «партнер». И на Жоржа тоже может пасть подозрение.

— На этот счет могу тебя успокоить: подозрений на причастность Георгия к смерти Виктора Гурнова у меня нет.

— Так это ты ведешь расследование?

— Именно я.

— Слава Богу!

— Хотя, если Жоржу что-то известно об обстоятельствах гибели Гурнова, ему придется дать показания. И это независимо от того, в каких он отношениях с Жанной Гурновой.

— А что он может об этом знать? Они почти не виделись в последнее время.

— «Почти не виделись» — это еще не алиби, моя дорогая. Ты же мне сама рассказывала, что Георгий выставил Виктора из дома как раз накануне его гибели.

— Да, это так… — упавшим голосом сказала Ирина Фаддеевна.

— Да не волнуйся ты, Ирочка! Я знаю твоего сына достаточно хорошо, чтобы быть почти уверенной в том, что к смерти Гурнова он не причастен.

— Почти?

— Прости, дорогая, но следствие есть следствие, и я обязана подозревать всех!

— Понимаю… К тому же у них тогда произошел крупный разговор, почти ссора, и в результате Виктор покинул наш дом. Кто знает, может быть, если бы он остался у нас, ничего бы и не случилось, — Тут Ирина Фаддеевна заплакала. — Это наша вина, моя и сына…

— Ира! Ну что ты выдумываешь? Ведь это не вы с Жоркой в Гурнова из пистолета стреляли. Что за вздор этот постпохоронный комплекс вины!

— Постпохоронный? — недоуменно спросила Ирина Фаддеевна.

— Я о том чувстве вины, которое у всех нормальных людей появляется после похорон. Но уж тебе считать себя виноватой, так это, извини меня, полнейшая чепуха! Ты с ним так возилась…

— Но Георгий-то его выгнал! Это так огорчительно! Я еще очень рассердилась на Георгия за его дурной характер и невоспитанность.

— Не наговаривай на себя, дорогая!

— Почему «на себя»? — удивилась Ирина Фаддеевна, утирая слезы…

— Да потому что откуда у твоего сына возьмется эта самая «невоспитанность»? Ты его, что ли, плохо воспитала? Он верующий и порядочный человек, прекрасный музыкант и в общем-то заботливый и почтительный сын…

— Именно что «в общем»!

— Просто твой Георгий человек прямой, что, согласись, еще не говорит о плохом воспитании.