Черный ангел

Сам режиссер Серпокрылов раскололся уже на следующие утро, а вслед за ним, видя, что деваться некуда, пошли каяться и остальные, стараясь при этом свалить всю вину на Клюева и на покойного Геннадия Жукова. Смерть Хотабыча для Вано, к счастью, осталась без последствий. Во-первых, Жуков к тому времени уже пребывал в розыске по подозрению в убийстве, во-вторых, после того, что они уже сделали с нами и что еще собирались сделать, все признаки необходимой самообороны были налицо.

Украденные сто тысяч так в деле и не всплыли, что подтверждало наши догадки про ложный след. С другой стороны, нам не пришлось выдавать нашего клиента и придавать огласке факт кражи. На вопрос, почему мы вышли на Серпокрылова, мы с Вано, условившись ранее, дружно ответили, что хотели вернуть Родине художественные ценности в надежде получить обещанное вознаграждение. Хорошо, что еще архиепископ уехал из города на какой-то их религиозный сбор в столицу и был не в курсе наших похождений, иначе бы просто мог потерять дар речи.

Кроме наших побитых морд, меня ждала еще одна неприятность. Когда на следующий день я вернулся за своей машиной, которая осталась неподалеку от дома Серпокрылова, то обнаружил ее без колес, аккуратно стоящую на кирпичных столбиках. Вот тебе и престижный район — людей похищают, колеса у машин скручивают. Вано рассудил, что покупка новых должна производиться за счет фирмы, потому как мы были при исполнении, но разговор об этом я пока с Павлом не затевал в виду того, что наши отношения продолжали оставаться прохладными.

Глава IX

1

Альварес и я сидим в кафе, недалеко от конторы. В отличие от меня, я решил ограничиться бутылкой колы, мой напарник уплетает большой шашлык так, что за ушами трещит. Есть ему необходимо, так как, согласно его жизненной философии, именно жрачка предохраняет его от стресса и позволяет лучше справиться с жизненными переживаниями, доставшимися на его долю за последнее время.

— Знаешь, о чем я думаю? — говорит он, покончив с едой. — О том человеке, Михаиле Карелине, который пожертвовал церкви целое состояние. Может он вовсе и не такой чокнутый, каким я его посчитал сначала. Если уголовный авторитет дал архиепископу сто тысяч, то это считается нормальным, а если это сделал обычный гражданин, мы сразу записываем его в сумасшедшие.

— В сумасшедшие записал его ты, а не я. И все-таки я бы на твоем месте не равнял Карелина и вора в законе. У последнего сто тысяч были не последними деньгами, а Карелин, я уверен, отдал все, что у него на тот момент было.

— Но почему он это сделал?

— Не знаю. Может, в молодости тоже не был херувимом. Потом раскаялся и решил круто изменить свою жизнь.

— Именно, именно, — оживился Вано. — И еще заметь! Семьдесят пять штук баксов — это деньги, которые далеко не каждый может намолотить честным трудом! Разве что получить наследство. Ты улавливаешь ход моих мыслей?

— Улавливаю. Ты хочешь сказать, что этот человек в молодости был плохим мальчиком. Пусть так. Но ведь он изменился. Он хотел уйти в монастырь. Потом стал священнослужителем. А деньги, даже если он раздобыл нечестным путем, он все равно не оставил себе!

— Правильно! — восклицает Альварес. — Только давай доведем твою мысль до логического конца. Некий преступник вдруг, ни с того, ни с сего, взял да и раскаялся, ну там провода замкнули в голове, вот он и решил круто поменять свою жизнь. Отдал он на богоугодные дела все награбленные деньги, а сам подался в религию, чтобы молитвой и трудом неустанным искупить грехи тяжкие. Проходит девять лет, прошлое сглаживается в памяти. Грехи, с высоты прожитого, уже не кажутся столь большими. И тут он случайно узнает, что у архиепископа лежит большая сумма хрустов. И взять их, в принципе, не так уж и трудно. Тут у него рука и дрогнула. Не смог он пройти мимо такого случая. Кто знает, может, это сам Всевышний так специально распорядился, чтобы отче Михаил об этом узнал. Хотел проверить крепость веры своего раба. Для Карелина это было искушение, как бы последний экзамен на духовную зрелость, который тот с треском провалил.

— Попробуй без метафизики, а то мы в такие дебри рискуем залезть с твоими рассуждениями.

— Как хочешь. Только я думаю, не проверить ли нам и его? На всякий случай…

Я признаю, что это будет совсем нелишним, тем более что все равно никаких других зацепок у нас нет. Мы разделяем обязанности. Я схожу в Андреевский храм, посмотрю, что вблизи представляет из себя отец Михаил, а заодно, если получится, сфотографирую его, чтобы потом пробить по ментовской базе данных. Альварес же займется его домашними.

2

На мой вопрос, адресованный женщине-продавцу в иконной лавке, расположенной с правой стороны от входа в храм, где я могу видеть отца Михаила, та отвечает мне, что он в служебном помещении, готовится к обряду крещения, который начнется с минуты на минуту. Ее слова подтверждаются наличием группы людей, собравшейся в передней части храма, держащих в руках, кто попискивающих младенцев, кто фотокамеры.

В храме стоит духота, ожидание, по-видимому, затянулось, поэтому по собравшимся пронесся уловимый вздох облегчения, когда, наконец, из неприметной боковой дверки показывается священник. Он и вправду не бородат — лицо у него абсолютно голое, но волосы длинные, как у Джона Леннона. Он широкоплеч, худощав, с овальным лицом, маленькими прижатыми ушами и высоким интеллектуальным лбом. Когда он подходит совсем близко, замечаю, что у него коричневые, спокойно-любопытные глаза, а на нижней части подбородка имеются следы от давнего ожога. На высоком узком столике он раскладывает причиндалы, необходимые для свершения таинства. Замечаю, что у него сильные руки, я бы даже сказал не руки, а ручищи, и несколько неуклюжие манеры.

Выйдя на середину, он окидывает присутствующих строгим взглядом и отрывает рот. На долю секунды мне кажется, что сейчас он скажет что-нибудь очень низким и густым басом, особенно налегая на правильность произношения гласных «а» и «о». Однако, голос у него самый нормальный, средний такой голос и современное произношение.

— О-ё-ё-ё, — восклицает он, глядя на пришедших. — Это что, все на крещение? Ничего себе! Что, не все? А ну-ка, крестные, взяли покрестников на руки и встали полукругом, так чтобы я мог вас видеть. Ну, быстрее, быстрее. Мне что, до ночи с вами валандаться? Да не скопом, только те, что с покрестниками на руках. Приглашенные, назад и в стороны, по краям! Один, два… восемь. Многовато вас сегодня, многовато. Ну да ладно. Так, напоминаю: отроков держат крестные матери, девочек — отцы. Не перепутайте! Все крещенные?

Толпа в разнобой кивает головами.

— Все православные? — сурово продолжает он допрос. — А кресты? У всех есть кресты на шее? Не слышу! Что? У кого нет? У тебя? Немедленно в лавку купить!

Проследив, чтобы его приказание было выполнено, он обращается к своему помощнику — пожилому человечку в церковном балахоне поверх цивильной одежды, который наливает в купель из цинкового ведра воду.

— За совершение таинства все заплатили?

— Да, все восемь, — бурчит тот, не оборачиваясь.

— А теперь покажем, как мы умеем креститься. — Отец Михаил принимает позу дирижера симфонического оркестра. — Ну-ка все вместе, три-четыре… Эй, дядя… Да, ты… Ты бы еще левой ногой это делал. Кто же так крестится? Внимание, все смотрят на меня. Показываю для всех, а для тебя в особенности. Правой рукой. Подчеркиваю — правой. Все знают, где правая рука? А ну, все подняли правую руку вверх. Так, чтобы видел. Нет, женщина, это не правая рука… Что? Какая рука? А вы как думаете? Если она не правая, то какая? Или у вас их пять? Вы подняли левую, а мне нужно правую… Ну и что, что вы левша? Разве я об этом спрашивал? Это вам не… не ложку держать. Так, все поднимаем правую руку. Вот теперь вижу… знаете. Теперь складываем три первых пальца правой руки вместе концами, ровно, два остальных пригибаем к ладони. Сделали. Теперь повторяем за мной… Вот так. Теперь еще раз. Три, четыре. Уже лучше. И еще раз…