Охота на охотников

Потом распластал веревку, связывавшую водителю руки. Освобожденный Левченко не удержался на ногах и плашмя плюхнулся на землю. Свет перед ним опять померк.

Очнулся он от того, что Петька всовывал ему в рот горлышко пластмассовой фляжки. Совсем, как медсестра на фронте, подбадривающая раненого бойца. Глоток водки из фляжки значил очень много. Левченко напрягся, глотнул. Это была вода.

Он скосил измученные, потерявшие зоркость глаза на фляжку. Фляжка была небольшой, ноль семьдесят пять, прозрачной, украшенной бумажной бело-синей этикеткой с золотыми медалями, с гербами и странной русской надписью - фамилией, звучащей, как выстрел русским снарядом из иностранной пушки, - "Смирнофф". Левченко сделал ещё несколько глотков и откинул голову назад.

Прошептал едва слышно:

- Спасибо.

Витька с жалостью оглядел его, спросил дрогнувшим сочувственным голосом:

- Кто же это вас так, дядя?

Левченко закашлялся, слизнул языком что-то горькое, противное, проступившее на губах:

- Если бы я знал... Какие-то подонки, переодетые в милицейскую форму... - Он застонал, поморщился от боли, прошептал: - Спасибо вам, ребята... Если бы не вы - был бы я уже, наверное, на том свете.

Петька смущенно отвел взгляд в сторону.

- Ну что вы, дядя! - Это смущение никак не вязалось с бомжом-беспризорником. Левченко хрипло вздохнул, повозил во рту языком. Совершенно не к месту в памяти всплыла цифра, приведенная то ли на заседании в Государственной думе, то ли ещё где-то, - Левченко услышал её с экрана телевизора и запомнил: - в России ныне беспризорников - четыре миллиона человек. Четыре. И все это - безотцовщина, беглецы из родных домов, пацанье, обездоленное войной в Чечне, революциями, прочими преобразованиями, которые - ни уму ни сердцу. И дорога у этих ребят одна в бандиты. Если, конечно, не родится, на их счастье, новый Макаренко.

- Ребята, вы не могли бы сходить на трассу и позвать кого-нибудь из милиции, а? - попросил Левченко. - Там постоянно курсируют милицейские машины.

Петька вновь отвел глаза, вздохнул:

- Не можем, дядя!

- Почему? - с трудом просипел Левченко. - Ведь я же без помощи умереть могу.

В ответ Петька тихо рассмеялся, показав Левченко желтоватые прокуренные зубы.

- Вы уже остались в живых, - сказал он, - и это надолго. Примета такая есть. Я знаю.

- Ты, случаем, не в Чечне раньше жил? - спросил Левченко.

- В Чечне, - угрюмо проговорил Петька и покосился на приятеля, сосредоточенно рассматривающего свои ноги, обутые в разноцветные ботинки. Судя по его виду, обувью своей он не очень был доволен.

- А сейчас где живете?

- В трубе.

- В трубе? - Левченко закашлялся, выплюнул изо рта что-то розовое.

- Да, в трубе, под землей. Там, где проходит отопительная магистраль.

- Ах, ребятки, ребятки, - жалостливо пробормотал Левченко, приподнялся на локтях - он боялся, что мальчишки эти уйдут, бросят его. Ах, ребятки, ребятки... - Он снова выплюнул изо рта сукровицу, униженно попросил Петьку - главного в этой парочке: - Ну сходи на трассу за милиционером, а? Ну, пожалуйста!

- Я же сказал: не могу, - сердито пробурчал Петька.

- Почему? - Левченко опять сплюнул, застонал - ему было плохо, земля уплывала куда-то в сторону.

- Тут же загребут и отправят в детприемник, - пояснил Петька. Вместе с Витькой.

- Тогда помогите мне хотя бы добраться до трассы... А? - Левченко с трудом перевернулся на живот, приподнялся на обеих руках, покрутил головой, стараясь удержать землю, которая упрямо уползла из-под него. - Сам я не смогу.

Петька с сожалением сдвинул полиэтиленовый пакет, перекинутый на веревочках через шею, за спину - в пакете находились грибы, в основном опята и ещё какие-то черные, похожие на мятую бумагу, видимо сморчки, и скомандовал напарнику:

- Взялись Витек!

Тот подхватил Левченко под одну руку, Петька под другую, и кряхтя, сопя, спотыкаясь, они двинулись к трассе. Где волоком, где на ногах, где на четвереньках... Через двадцать минут добрались до бетонки, пацаны помогли Левченко по осыпи выкарабкаться наверх и незамедлительно исчезли, словно бы их и не было.

Левченко, шатаясь, поднял с земли какую-то крученую железяку похоже, штырь из бетонного блока, подперся им и выпрямился в рост страшный, с окровавленным лицом, с распухшим ртом, с красными от слез глазами.

Ему было отчего плакать - он вернулся к жизни, с которой уже расстался.

Два дня спустя старик Арнаутов, с озабоченно-горестным видом прикладывая руку к щеке - у него неожиданно разболелся коренной зуб, спросил у Каукалова:

- Слушай, а этот водила ваш не мог освободиться?

- А как? - Спокойное лицо Каукалова неожиданно закаменело: вопрос был неприятным.

- Мало ли как! Всякое бывает. Веревка вдруг оказалась гнилой.

- Исключено. Да и сдох он уже. Вороны ему, наверное, глаза сейчас выклевывают, до мозга добираются.

Арнаутов поморщился: боль остро саданула ему в голову - показалось, что она сейчас выломает ему не только челюсть, а и вынесет виски, взорвет затылок, - не удержавшись, застонал.

- Вы зверобойчику выпейте, - посоветовал Каукалов. - Оттягивает. В армии мы зубную боль всегда лечили зверобоем. Очень эффективное средство.

- Зверобой, мята, водка в дупло, мед на зуб, табак под губу - все это бабушкины методы, - поморщился старик. - Это не методы, а полуметоды. Эффективным же может быть только одно - клещи. Крэк - и нету!

- Это боязно! - Каукалов не выдержал, поежился.

- А если съездить туда, - Арнаутов ткнул пальцем себе за спину, - и посмотреть, сожрали вороны того водилу или нет, а?

- Очень бы этого не хотелось, - сухо проговорил Каукалов: ему действительно не хотелось видеть водителя, которого он мог прикончить, но не прикончил, а сам, своими руками привязал к дереву, считая, что все остальное за него доделает природа.

- А вдруг он отвязался и ушел?

- Исключено, - Каукалов усмехнулся. - У меня не отвязываются.

- А вдруг?

- Повторяю, исключено.

- Мне это надо знать точно! - Арнаутов произнес это сухо, недоброжелательно.

Старший Рогожкин встретил Настю на следующий день. Она шла по улице сосредоточенная, опустив глаза, видимо, о чем-то задумалась. Неожиданно уткнулась в человека, возникшего перед ней, сделала шаг влево, чтобы обойти досадное препятствие.

Человек тоже сделал шаг влево. Тогда Настя сделала шаг вправо. Человек тоже сделал шаг вправо.

Настя подняла гневные глаза, и лицо её расслабилось.

- Вы?

- Я!

- А я уж думала, что у нас в городе появились злостные хулиганы, рэкетиры-похитители: пытаюсь обойти и никак не могу.

- Это в Питере, да в Москве они шага сделать не дают, а в Лиозно их, похоже, нет. Не дошла ещё мода.

- Это вам только кажется, что нет, а на самом деле есть. Как и во всяком другом городе.

Разговор неожиданно стих. Рогожкин не знал, о чем говорить, мялся, краснел, все слова у него прилипали к языку, в голове было пусто - ни одной мысли. Настя постаралась прийти Рогожкину на помощь. Впрочем, помощь её была незначительной - она тоже не знала, о чем говорить, и задала Рогожкину дежурный вопрос:

- Ну как вам наш городок?

Рогожкин взбодрился - будто тот утопающий, вцепился в соломинку, сделал рукой неопределенный жест и произнес чужим осипшим голосом:

- Городок - ничего.

Настя засмеялась: эх, Рогожкин, Рогожкин! Все, что он чувствовал, отражалось у него на лице. Рогожкин был из тех людей, которые не умеют ничего скрывать.

Понравился ей Рогожкин сразу, едва она увидела его идущим по асфальтовой дорожке вместе с братом, с Ленчиком. У неё даже сердце екнуло, сжалось от сладкой щемящей боли, и она задала сама себе вопрос: "Неужели это он?"

- "Ничего" - это не ответ, - сказала она.

Рогожкин вновь неопределенно повел рукой, покраснел ещё сильнее, а слова как исчезли, так и не появились, и он неожиданно для себя немо и раздосадованно развел руки в стороны.