Цепь

Веня уже рассказал мне, что именно через версию “Командированный” капитан Садыков и вышел на Саулова. Сначала их было двенадцать человек — жителей нашего города, находящихся в командировке или на практике в Салтановске. Постепенно одиннадцать отпали, пока не остался студент Гусев, И он отпал. Вернее, почти отпал, потому что рассказал Садыкову, что привез из Салтановска несколько экземпляров “Маяка”, и их у него взял преподаватель Викентий Модестович Саулов — любитель кроссвордов и занимательного юмора.

Вот так — параллельно — мы с капитаном Садыковым и вышли на него.

— Не хотите говорить, что ж, — пожал плечами следователь, — странная позиция. Сказав “А”, гражданин Саулов, надо говорить и “Б”.

— Благодарю за совет, гражданин следователь.

— Итак, вы прочитали отрывок из книги учителя Клычева, поняли, что находитесь на краю пропасти, пришли к вашей племяннице и сказали, что Клычев опасен для вас? Так было?

— Примерно так, — ответил Саулов. — Правда, я добавил, что Клычев может быть опасен и для нее. Она удивилась и начала расспрашивать, чем он может быть опасен для нее. Алина с годами становилась все более эгоистичной… Я ответил, что со временем расскажу ей подробнее. Конечно, я допустил большую оплошность, когда позвонил из ее квартиры в Салтановск. Это я уже потом понял. Да, разумеется, не стоило звонить ни редактору “Маяка”, ни самому Клычеву… К сожалению, я растерялся. Что поделаешь, старость… Н-да, старость… Думаю, что моя сегодняшняя болтливость тоже вызвана именно этим обстоятельством.

— А вы полагаете, что вы болтливы? — улыбнулся следователь. — Сегодня?

— Приятно иметь дело с профессионалом, — усмехнулся Саулов. — Ну-с, что еще?.. В ту ночь, с четвертого на пятое июня, Алина должна была быть в Салтановске и взять для меня в аэропорте портфель…

— У кого? — перебил следователь.

— Это не имеет значения. Я же сказал вам все, что касается моей племянницы… и без имен, конечно…

— Хорошо… Ей переданы были все материалы книги Клычева?

— Да.

— Разумеется, вы уничтожили их?

— Разумеется.

— А каким образом у Алины остался дневник комиссара Орла?

— Думаю, женское любопытство заставило ее открыть портфель. И дневник заинтересовал Алину, скажем так, ведь там говорилось о ее матери. Она узнала кое-что из того, о чем не должна была знать. Захотела, естественно, узнать все, потребовала от меня объяснений… Кстати, гражданин следователь, вы дадите мне возможность ознакомиться с дневником комиссара Орла? В повести Клычева я нашел некоторые неточности… Впрочем, он имел право на домысливание. Так-так… Словом, я попросил Алину вернуть мне дневник. Она отказалась. Видит бог, я уговаривал ее. Потом пригрозил. Вообще я тогда разгорячился, это со мной редко бывает, стал кричать на Алину, размахивал у нее перед носом газетами. Она выхватила в пылу ссоры эти газеты и сказала, что если я немедленно не уйду, она поднимет крик на весь дом. Мне оставалось только одно — убрать ее. На следующий день она умерла. К сожалению, мои люди не нашли этих двух газет. Насколько я понимаю, газеты и дали вам какую-то ниточку…

— Разве у вас было только две газеты?

— Ах да, вы имеете в виду газету, где был опубликован отрывок из повести? Ну, ту я уничтожил сразу, потому что не люблю заводить архивы на самого себя.

— Саулову–Галицкую, как и учителя Клычева, убили Раимджан Ходжаев и Федор Ковальчук?

— Я уже сказал вам, гражданин следователь, тут я вам не помощник.

— Где в настоящее время Ковальчук?

— Извините, но зачем задавать подобный вопрос?

— Вы и его убрали? Вы убили Ковальчука?

— Я никого не убивал.

— Ковальчук был наркоманом, Саулов. Так что рано или поздно, но он выползет из норы, в какую бы вы его ни засунули. Если он жив, конечно… Ну, ладно… А в каких отношениях вы находились с Раимджаном Ходжаевым и Тургаем Кадыровым?

— Вас все время интересуют какие-то частности, детали. Разве все это теперь столь уж и важно?

— Я жду, гражданин Саулов.

— Хорошо, я и это скажу вам. В годы войны они были моими помощниками. Но к чему все это? Ни одного документа, подтверждающего мое прошлое, мои связи, не сохранилось. Ни одного человека, который лично бы показал против меня, тоже не осталось в живых. А Ходжаев и Кадыров?.. Не переоценивайте, они будут подтверждать лишь то, что я скажу. Им нет никакого смысла вести себя иначе. Мы всегда ненавидели друг друга и всегда заботливо охраняли друг друга. Не правда ли, забавный альянс! И мы всегда заботились о том, чтобы не было свидетелей. Да, вот еще что, гражданин следователь… Видите ли, от всего того, что я вам рассказываю, разумеется, я откажусь во время суда. Два этих молодых человека, — Саулов кивнул в сторону Вени и меня, — не в счет. Это же инсценировка, не правда ли? Вы, очевидно, включили маг­нитофон. Что ж, пишите себе на здоровье. Для суда эта пленка не явится документом. Верно ведь?

— Яне записываю ваш допрос на пленку, — отозвался следователь, — я предупредил бы вас об этом.

— Тем лучше! — насмешливо воскликнул Сау­лов. — Так вот, перед вами Саулов, Викентий Модестович Саулов. Он хороший человек, честный, добропорядочный. Мухи не обидит. Немножко со странностями- любит, например, тряпичные куклы. Но скажите, у кого их нет, странностей-то? А гадости всякие проделывали другие — поручик Викентий, Маркелов, Колесниченко… Господи, сколько же их было — разных-то!.. Но ни в одном вашем архиве не хранится ни моих фотографий, ни такой, например, пустяковины, как отпечатки пальцев. Нет у вас отпечатков пальцев Викентия Модестовича Саулова, нет!.. Поэтому все улики, все доказательства, которые вы предъявите суду, — это блеф. Единственное, в чем я признаюсь, запомните, только в том, что незаконно перешел в тысяча девятьсот тридцать втором году границу Советского Союза вместе с десятилетней племянницей. Но кто же меня осудит за любовь к родине и желание вернуться на родину, в Россию. А?.. Безусловно, вы сможете осудить меня на смерть. Это в ваших силах, и к этому я го­тов…

— Судить вас будет суд, — тихо возразил следователь.

— Да, да… Все равно… Но в памяти людей, которые знали меня, я останусь честным русским че­ловеком, добрым, мягким, прекрасным преподава­телем. Запомните!.. Все мертвы — и Юсуф-Бек, и комиссар Орел, и Бородин, и учитель Клычев, и Алина… Все… И те, кто знал меня в девятнадцатом году, и в сороковом, и в сорок третьем… Все! Больше вы от меня не услышите ничего, ни одного слова, ни одного признания, ни одной фамилии. Ищите, докапывайтесь, а я посмотрю!.. Прошу отправить меня в камеру…

Сознаюсь, этот взрыв выглядел весьма эффектным, даже для нас с Веней, людей, достаточно повидавших на своем веку преступников разных мастей и рангов.

Следователь внимательно посмотрел на Саулова.

— Прежде чем вас уведут в камеру, — заговорил он, — я хотел бы сказать вам, гражданин Саулов, вот что… На этом стуле, на котором вы сейчас сидите, в разное время сиживали разные государственные преступники. Одни говорили еще “складнее” вас, другие юлили, изворачивались, закатывали истерики, умоляли. Но все они в конце концов признавались в своих преступлениях. Они вынуждены были признаваться. Им, как и вам сейчас, казалось, что прошлое осталось в прошлом, что им удалось уничтожить всех свидетелей, скрыть все факты, замести все следы своих преступлений. Нет, это не было их самоуверенностью или заблуждением. Это была их надежда!.. И они хотели эту надежду сохранить. Ведь она давала им силы юлить, изворачиваться, лгать. Вы не оригинальны, гражданин Саулов. Сейчас вы играете в свою неуязвимость, ибо она дает вам хоть какую-то надежду. Но вы не мышка, а мы не кошки. И здесь не играют в игры. Мы работаем, гражданин Саулов. И, можете быть уверены, работаем не за страх, а за совесть. Для всех нас было самым трудным разыскать вас. Разыскать, понимаете? И это удалось сделать, а остальное… Стоит ли мне уверять вас, что вы все расскажете? Вы и сами в глубине души это осознаете. Вам хочется покуражиться? Бога ради!.. Мы терпеливые люди, нас хватит на ваш кураж! И еще… Вам хочется остаться в глазах вашей семьи и тех, кто вас знал, “чистеньким”, “жертвой”? Вот этот фокус у вас не выйдет. Мы постараемся раскрыть все ваши преступления, день за днем, месяц за месяцем мы пройдем по следам, оставленным вами в жизни. Их много, этих следов, и далеко не все вы их стерли. Остались люди — они вас будут обвинять. В архивах остались документы — мы их найдем, ведь вы недаром так ненавидите эти самые архивы! Остались родные, близкие тех людей, которые были уничтожены вами или по вашему приказу, и их память окажется самым страшным и главным вашим обвинением на процессе. Ваша семья… Возможно, они и в самом деле честные люди…