Цепь

“…Странно, но мне больше на хочется вести дневник. Впрочем, дневник ли это был? Обычно человек начинает вести дневник в самом начале, в юности Я же, увы, далеко не гимназист. Просто у человека бывают такие минуты, когда ему хочется с кем-то поделиться, кому-то доверить го сокровенное, что лежит на душе. Таким другом стал для меня дневник. Но, случается, друзей теряют. Я почему-то не хочу больше писать. Следовательно, я потерял своего друга…”

И все же комиссар Орел еще раз открыл эту тетрадь.

В 1928 году он записал:

“…Сначала я не поверил, получив письмо от Веры О.на писала, что находится в Москве, приехала в качестве переводчицы немецкой делегации инженеров,.”

И далее — та самая “записка из тайника”. Первое звено в цепи…

Веня тем временем уже давно прочитал все документы, которые мы захватили, и с нетерпением поглядывал на меня.

Я молча протянул ему тетрадь, а он мне — стопочку листов.

Новых материалов оказалось не так уж много. Была справка из архива Министерства обороны СССР, свидетельствующая, что “…капитан запаса Клычев Святослав Павлович награжден двумя орденами Красного Знамени, Отечественной войны II степени, Красной Звезды, медалями “За боевые заслуги”, “За взятие Кенигсберга”..”

В справке из Московского высшего технического училища имени И.Э.Баумана говорилось, что “…Клычев С.П. поступил в 1940 году в училище и в 1941 году ушел со II курса на фронт добровольно…”

Справка из Центрального адресного бюро сообщала, что “…Клычев Святослав Павлович проживал с 1925 года по 1942 год включительно по адресу: г. Москва, ул. 1-я Мещанская, дом 28, кв. 5. Вместе с ним проживали: жена — Клычева Анна Андреевна, 1922 года рождения, и до 1940 года в указанной квартире также проживал отец Клычева — Павел Егорович Клычев…”

Эти документы мало давали каких-то новых сведений о жизни учителя Клычева.

Значительно больше новых документов оказалось по Галицкой.

Я перечитывал справки, подтверждавшие, что она жила и работала в Уфе, в Казани, в Новосибирске. Поступила справка и из Киевского кредитно-финансового техникума, даже с копией ведомости об успеваемости учащейся Ксении Эдуардовны Колесниченко.

— Ты обрати внимание на киевский период жизни Галицкой, — буркнул Веня, — связанный с ее пребыванием в детском доме.

Ага, вот она, справка из Киевского детского дома… Так что же интересного нашел в ней Веня? В 1932 году десятилетняя девочка Ксения принята в детский дом… В 1935 году взята на воспитание родственником Эдуардом Тимофеевичем Колесниченко. Но это нам уже известно.. А вот и то новое, что удалось раздобыть капитану Анбасарову. Он побывал в Киеве и обнаружил в архивах весьма любопытный документ.

Ах, Веня-Веня, так скромно о таком важном документе!..

Это было заявление Эдуарда Тимофеевича Колесниченко о том, что он хочет воспитать девочку, готов… обязуется и пр. и пр. Заявление написано им. Собственноручно.

Но главное-то было в другом документе. Прочитав его, я ошарашенно уставился на Веню и пробормотал:

— Ты понимаешь, что это такое?

— Естественно, — хмыкнул Веня. — Я все понимаю. И терпеливо ждал, когда ты наконец прочитаешь дневник. Я только одного не понимаю, зачем шеф заставил нас читать этот дневник, если мы, кажется, вышли наконец на главного!..

Я ничего не ответил, я думал о заключении экспертизы, которая гласила, что почерк человека, написавшего записку Галицкой: “Последний раз предупреждаю — верни! И знай, или мы вместе, или… С.” — и почерк Эдуарда Тимофеевича Колесниченко, взявшего на воспитание тринадцатилетнюю Ксению, — оказались идентичными. А это значило, что таинственный “С.” и Э.Т.Колесниченко — одно и то же лицо. И, следовательно, именно его в первую очередь надо искать. В чем и был абсолютно прав Вениамин Бизин. А между тем Полковник ни словом не обмолвился об этом документе, словно проверял нас на элементарную наблюдательность и сообразительность. И главным-то документом Кирилл Борисович почему-то посчитал все-таки дневник комиссара Орла… Что же этакого, сверхважного вычитал он в нем? Я был уверен: он сделал это не случайно. Нет, я хорошо знал нашего шефа.

— Вот что, Веня, — помолчав, сказал я, — давай-ка забудем про все.

— Про что? — удивился он.

— Про все! — повторил я — И про записку, которую принес Лютенко, и про заключение экспертов.. Нет у нас всего этого. Вспомни, что сказал Полковник…

20

В  комнату вошел Минхан Абугазин.

— Штудируете? — улыбнулся он, кивая на лежащие в беспорядке бумаги.

— Минхан, — горячо заговорил Веня, — может, ты объяснишь, зачем весь этот цирк с дневником? Есть Колесниченко, есть “С”. Надо искать одного из них, найдем обоих! Зачем же усложнять? Теперь, кажется, все прояснилось…

— Веня, — отозвался тихо Минхан, — у нас нет ничего конкретного. Это на первый взгляд все вроде бы прояснилось, а если иначе взглянуть, так ведь еще больше запуталось. Мы думали: кто такой “Симаков”? “Седой”? “Хромой”?.. А теперь “С.” — еще к тому же и Колесниченко. Просто?.. Ну-ну… А кого из них искать? И кто есть кто? И, наконец, где их всех искать?

— Судя по тому, что вертится вокруг нашей области, — ответил я, — и искать нужно здесь.

— А он окажется в Дарьинске, как Раимджан, — возразил Минхан. — Или в Гомеле. Или в Риге… Или…

— Кто “он”? — бросил Веня.

— Любой из них может быть “он”, если уже не “он”! — вздохнул Минхан. — Сознаюсь: грешен. Поначалу я тоже не придал значения отрывку из повести Клычева. А кто из нас придал? Шигарев? Кирилл Борисович? Генерал Сегизбаев? Прокурор области Докаев?.. Никто не придал. До тех пор, пока не выяснилось, что тетрадочка пряталась в железнодорожной камере хранения. Не в домашнем тайнике, не среди книг, не в чемодане с вещами, а в камере хранения. Одна тетрадочка в старой сумке лежала там, больше ничего! Слушайте, надо быть полным идиотом, чтобы не придать этому факту особого значения.

— Считайте, Минхан Ергалиевич, — огрызнулся Веня, — что я полный идиот!

— Нет, Вениамин Александрович, — ласково заулыбался Минхан, — вы не идиот. Вы хороший оперативный работник. Но… — Он многозначительно поднял вверх палец. — Но в данном случае эти ваши качества уже бесполезны для дела.

— Спасибо! — обиженно кивнул Веня.

— Больше того, — продолжал невозмутимо Минхан, — они даже начинают вредить и вам и делу. Вы все еще в погоне за Рахманом Икрамовым и Раимджаном Ходжаевым. Успокойтесь и остановитесь: они уже сидят. А теперь поразмышляйте…

Ничего ласкового в голосе Минхана и в помине не было. Он сидел, ссутулившись, и буравил нас своими черными глазами.

— “С.” требует от Галицкой, чтобы она ему что-то вернула. Так? Так! Угрожает? Верно? Верно!..

Он сам себе ставил вопросы, сам и отвечал на них. Казалось, что про нас Минхан вовсе забыл.

— А может быть, именно этот дневник он от нее требовал? Почему бы и нет? Возразите же мне, что он требовал от нее нечто другое. Не можете. Правильно. Не можете, потому что не знаете, как этот днезник попал к Галицкой. И я не знаю. Но построить версию я могу? Могу! И я ее строю. Пожалуйста. А вы ее рушьте, ради бога! Но разрушьте аргументированно. Так вот, каким образом днев-нлк комиссара Орла попал в руки Галицкой?.. Я задал себе этот вопрос. И знаете, что сделал? Отправился в Салтановск!..

— Ты был в Салтановске? — выдавил я из себя.

— Да, Виктор Николаевич, — кивнул Минхан, — я был в Салтановске. И сделал там то, чего не сделал ты, друг мой! Я облазил весь Салтановск.

Это, конечно, громко сказано, но все-таки я побывал в аэропорте, на вокзале, на автобусной станции — во всех выходах из города. И всюду разным людям показывал фотографии Галицкой, Ковальчука и Раимджана.

— И что же? — пробормотал Веня.

— Все прекрасно! — воскликнул Минхан. — Галицкая была в Салтановске. В ночь на пятое июня. Сидела на скамейке в зале ожидания в местном аэропорте. Ее опознал по фотографии дежуривший в ту ночь сотрудник милиции Жакенов. Был там же, в аэропорте, и Раимджан Ходжаев и передал ей — Галицкой — портфель. Его же опознал не только Жакенов, но и кассир. Ходжаев брал в кассе билет на Дарьинск. Ковальчука же никто не видел. Кстати, Раимджан был в Салтановске и шестнадцатого мая, его опознала по фотографии бортпроводница рейса Дарьикск–Салтановск… Так что же мог передать Галицкой в ту ночь Раимджан? Думаю, все, что было связано с публикацией отрывка из повести учителя Клычева в местной газете “Маяк”. Я не уверен, что рукопись его книги сгорела во время пожара. Просто эту рукопись Галицкая — заметь, Веня, не Раимджан, не Ковальчук, не Зикен Бейсеев, а Галицкая! — отдала “С”. А дневник по какой-то причине оставила у себя.