Расследование

– Ну конечно, мистер Роксфорд, – сказала Роберта, совершенно удовлетворенная этим объяснением. – Пожалуйста, больше не думайте об этом... Да, кстати, – вдруг добавила она. – Мне кажется, вы это заслужили. – И с этими словами она сунула в руки удивленному Роксфорду бутылку водки.

Когда я снова подошел к бару, то увидел, что лорд Гоуэри, напротив, оттуда выходит. Он стоял плечом к плечу с лордом Фертом. Оба с каменными лицами смотрели, как я к ним приближаюсь.

Я остановился в двух шагах от них и занял выжидательную позицию.

– Хьюз, – начал лорд Гоуэри. – Вам вообще не следует здесь быть.

– Милорд, – вежливо сказал я, – это ведь не Ньюмаркет-Хит.

Получилось грубо. Оба оскорбились и сомкнули ряды.

– Наглость ни к чему хорошему не приведет, – сообщил мне лорд Ферт.

А лорд Гоуэри присовокупил:

– Если вы будете вести себя так, то никогда не получите назад лицензию.

– Разве правосудие зависит от хороших манер? – спросил я мягко.

У них сделался такой вид, словно я сказал что-то неслыханное. По их мнению, я совершал самоубийство, хотя я отнюдь не был уверен, что чрезмерная покорность – лучшее средство вернуться на скаковой круг. Кротость обвиняемых, что верно, то верно, одних судей делала снисходительнее, но других – и это тоже правда – суровее. Чтобы получить минимальное наказание, подсудимому следует строить свое поведение с учетом особенностей характера судьи – разумное правило, которым, как с опозданием выяснил я, следует руководствоваться и тем, кто невиновен.

– Мне казалось, чувство стыда должно было бы подсказать вам не появляться здесь, – сказал лорд Ферт.

– Действительно, чтобы прийти сюда, понадобилось взять себя в руки, – согласился я.

Они прищурились, затем снова сделали большие глаза. Гоуэри сказал:

– Относительно распускаемых вами слухов... Я, со своей стороны, самым категорическим образом утверждаю, что вас в ближайшее время не только не ожидает амнистия, но дисквалификация может затянуться именно из-за вашего теперешнего поведения.

Я пристально на него посмотрел. Лорд Ферт открыл рот и снова закрыл его.

– Это не слух, – наконец сказал я, – что мы с Крэнфилдом невиновны. Это не слух, что по крайней мере двое из свидетелей сказали неправду. Это факты.

– Ерунда! – горячо возразил Гоуэри.

– Ваша точка зрения, сэр, не меняет истинного положения вещей, – сказал я.

– Вы сильно вредите себе, Хьюз. – Чувствовалось, что за его надменным фасадом бурлит гнев. Стоит проделать в этом фасаде дырочку, и ударит фонтан! Я продолжил бурение.

– Не могли бы вы сказать мне, сэр, кто предложил вам и другим стюардам вызвать в качестве свидетеля мистера Ньютоннардса?

– И не подумаю, – отозвался он. Голос был громкий, но впервые за это время в нем послышалась тревога.

Ферт с нарастающим недоумением смотрел то на него, то на меня.

– О чем это вы? – спросил он меня.

– Мы с мистером Крэнфилдом были дисквалифицированы несправедливо, – сказал я. – Кто-то послал в мою квартиру Дэвида Оукли, чтобы сделать фальшивый снимок. И мне кажется, лорд Гоуэри знает, кто этот человек.

– Разумеется, я не знаю, – пылко возразил он. – Вы хотите, чтобы вас привлекли к ответственности за клевету?

– Я не клеветал на вас, сэр.

– Но вы сказали, что...

– Я сказал, что вы знали, кто послал Дэвида Оукли. Я не говорил, что вы знали, что фотография поддельная.

– Она настоящая, – упорствовал Гоуэри.

– Не совсем, – сказал я.

Воцарилось тяжелое мрачное молчание. Затем лорд Гоуэри с нажимом произнес:

– С меня хватит, – повернулся на каблуках и скрылся в баре.

Озабоченный лорд Ферт сделал шаг в сторону бара. Я сказал:

– Милорд, могу я поговорить с вами?

Он остановился, обернулся и сказал:

– Пожалуй, так будет лучше.

Он показал на дверь, что вела в зал, где ужинали. И мы прошли через арку в более светлое помещение. Почти все уже поужинали и ушли. На стойке виднелись жалкие остатки еды, и всего лишь за двумя столиками еще кто-то сидел. Лорд Ферт сел за один из пустых столиков и показал рукой на стул напротив. Я сел.

– Ну а теперь, – сказал он, – извольте объясниться.

Я говорил спокойным ровным голосом, решив, что эмоции могут только настроить его против меня, а у здравого смысла еще есть шанс оказаться услышанным.

– Милорд, если бы вы взглянули на расследование с моей точки зрения, многое показалось бы вам странным. Я-то знаю, что никогда не получат от мистера Крэнфилда ни пятисот фунтов, ни записки, следовательно, я не сомневаюсь в том, что Дэвид Оукли лжет. Совершенно исключено, что он действовал по указаниям стюардов, так как улики, которые он предъявил, фальсифицированы. Значит, его послал кто-то другой. Я решил, что лорд Гоуэри может знать, кто именно. Потому-то я и задал ему этот вопрос.

– Он сказал, что не знает.

– Я не вполне ему верю.

– Хьюз, но это же абсурд!

– Вы хотите сказать, что люди, обладающие властью, всегда и во всем правдивы?

Он долго смотрел на меня. Наконец спросил, точь-в-точь как Роберта:

– Где вы учились?

Обычно я помалкивал о полученном мною образовании, поскольку это не вызывало энтузиазма ни у тренеров, ни у владельцев лошадей. Но на сей раз я решил выложить все как есть:

– Начальная школа в Коедланте, средняя в Тенби и ЛШЭ...

– ЛШЭ. Вы хотите сказать, Лондонская школа экономики? – Он был поражен до глубины души.

– Да.

– Боже...

Я глядел на него, а он пытался справиться с полученной информацией.

– Что же вы там изучали?

– Политику, философию, экономику.

– Тогда почему же вы стали жокеем?

– В общем-то случайно, – сказал я. – Это не входило в мои планы. Когда я сдал последние экзамены, то сильно устал. Поэтому я решил взять тайм-аут и еще заработать деньги – поработать на земле.

Я знал, как это делается, мой отец – крестьянин. Я работал у одного фермера в Девоне на уборке урожая, а по утрам проминал его скакунов. Собственно, я ездил верхом всю свою жизнь. У фермера была лицензия на разведение скаковых лошадей, и он это обожал. Ну а затем его брат, который выступал на его лошадях в стипль-чезах, упал и повредил плечо. Это было в самом начале сезона в Девоне. Тогда мой хозяин попросил меня заменить брата, и я вдруг начал выигрывать стипль-чез за стипль-чезом. Затем это как-то меня захватило, и я уже не горел желанием посвятить себя государственной службе, как раньше, ну и... Короче, я не жалею.