Тринадцать

А вот в четвертой квартире — тут все определенно с точностью до наоборот.

Михаил подошел к двери и стал громко стучать. Он даже не стал скромничать, как Семенов несколько часов назад. Он сразу пошел в атаку.

Эта тактика оказалась результативной. Щелкнул замок, и дверь открылась.

«Часовой механизм запущен», — почему-то подумал Миша. Точнее, не он подумал — это была не его мысль.

Ему словно кто-то шепнул. Как совсем недавно ночью в телефонную трубку, призывая «запереть девчонку в комнате».

— Костя!!! Что с тобой?!

Елена Александровна Самохвалова выронила из рук поднос с салатом и вторым блюдом. Посуда не разбилась, ибо была сделана из очень прочного стекла. Елена Александровна позже с горечью вспоминала об этом. Точнее, о проклятой прочности тарелок и чашек. Женщине казалось, что если бы хоть что-нибудь разбилось в тот момент (как говорится, на счастье), то ничего бы не произошло… Наивная стареющая женщина, из рук которой ускользало, пожалуй, последнее реальное счастье в этой жизни — ее собственный сын…

Она как раз приготовила ужин. В качестве первого блюда — салатик из свежих помидоров и огурцов под свежей сметанкой и с укропом, который в ресторанных меню называется «летний»; на второе Елена Александровна приготовила горбушу с отварным картофелем. Чай она заварила черный с ароматом каких-то лесных ягод и трав.

В общем, очень вкусно.

Она была уверена, что Костя оценит этот пир по достоинству. Он теперь все свободное время, которого у него вдруг стало несоизмеримо больше, проводит в своей комнате. Чем-то усиленно занимается и просит ему не мешать. Что ж, он и раньше нередко отправлялся во внутреннюю эмиграцию — запирался в своей почти монашеской келье, что-то читал, писал, изобретал, просто слушал органные фуги Баха или легкомысленные концерты Моцарта в исполнении Ойстраха, нацепив наушники и улегшись на кровать, — и Елена Александровна не видела поводов для паники. Она готовила обеды и ужины, приносила на подносе и ставила под дверь, предупредив, чтобы он не споткнулся. Константин все это забирал, позже появлялся в кухне, удовлетворенный и сытый, целовал маму в щеку и шел в гостиную смотреть телевизор.

Боже мой, когда ж все это было в последний раз! Теперь все иначе, теперь Костя стал самым настоящим отшельником. И стучать в дверь комнаты, приглашая его на чай, с каждым днем становится все страшнее.

Но она мать! Она все же попытается наладить хоть какой-нибудь контакт. Хотя бы с помощью горбуши и летнего салата.

…И он таки открыл дверь. И Елена Александровна выронила из рук поднос.

— Костя!!! Что с тобой?!

— Все нормально, — пробормотало это похудевшее, серое, изможденное существо, размазывая тыльной стороной ладони кровь, вытекающую из носа. — Что ты хотела?

Он словно не заметил упавшего ему на ноги ужина. Он смотрел куда-то вниз, на полы ее халата, но на самом деле — насквозь, в пустоту. Костя явно был не здесь.

— Я… — пролепетала мать, — я принесла… господи, Костя, у тебя что-то болит? Что ты здесь делаешь?!

Он соизволил поднять на нее глаза.

— Чего тебе, мам? — В голосе появился металл.

— Костя, у тебя кровь! Может, вызвать «скорую»? Давай-ка запрокинь голову, я сейчас принесу тебе платок… Ну-ка иди сюда…

Она суетилась, как обычно суетятся нормальные родители, обнаружив у своего чада — даже такого великовозрастного — какие-то отклонения от нормы, она пыталась что-то предпринять, металась по коридору, хватаясь за первые попавшиеся предметы, но на самом деле не происходило ровным счетом ничего. Чистая паника.

— Мам… — выдавил Костя.

Она не услышала.

— Ма-ма, — раздельно повторил Константин и шмыгнул носом. В этот момент одна из его ноздрей снова извергла поток бурой жидкости.

У Елены Александровны начиналась истерика.

— Сейчас, сынок, я что-нибудь… тут у меня где-то должно быть… ты же недавно ходил к врачу, все же было нормально…

— Мать, заткнись!!! — заорал парень и ударил рукой о стену. На ярких цветочных обоях остался красноватый отпечаток.

Женщина замерла. Эффект был как от хлесткой пощечины — больно и неожиданно.

Зато она все-таки заткнулась.

— Мама, — повторил в тишине Костя, — у меня все в порядке, кровь сейчас перестанет идти. И я хочу, чтобы ты запомнила: больше никогда и ни при каких обстоятельствах не пытайся мне помогать, если я не обратился к тебе с такой просьбой. Если мне нужна будет помощь, я скажу. Даже если ты видишь, что я истекаю кровью! Не лезь ко мне с причитаниями! Ты усвоила?

— Но…

— Ты поняла меня или нет?!

Елена Александровна отошла к стене и прижалась к ней спиной, чтобы не упасть.

— Костя…

— Я тебя не слышу!!!

Она не ответила, только молча опустила голову. Этого было достаточно. Костя убрался обратно в свою комнату. Правда, напоследок снова учудил, и это была вторая хлесткая пощечина.

Он пнул по подносу и тарелкам. Горячее блюдо и салат не очень удачно вписались в интерьер коридора.

А Семенов действительно напивался. Он торопился окунуться в свой привычный мир, в котором все просто и понятно, все расчерчено по линейкам, где все вопросы имеют ответы. После инцидента на площадке перед одиннадцатой квартирой ему хотелось окунуться в этот параллельный мир еще быстрее. И он пил с удвоенной скоростью.

Однако, прежде чем впасть в забытье, он хотел сделать еще кое-что. Перекинувшись нехорошими взглядами с этим сраным либералом-экстрасенсом, он нырнул в свой подъезд и помчался домой, перепрыгивая сразу через две-три ступеньки. Откуда силы берутся!

Жена встретила, как обычно, задрав ногу, указала большим напедикюренным пальцем на кабинет — дескать, вали к себе и не мешай наслаждаться жизнью. На этот раз Семенов не стал ей подыгрывать. Эта жгучая тридцатилетняя брюнетка с плотными и весьма аппетитными формами, которую он однажды отбил у конкурента по бизнесу, когда-то сводила его с ума. Он прощал ей многое, включая шашни с его друзьями на пьяных пикниках (однажды она, воспользовавшись его скотским состоянием, увела на второй этаж хозяина коттеджа, в котором они гостили, и там напрыгалась на нем до тридцати трех оргазмов в минуту, о чем не преминул позже настучать Семенову один из относительно трезвых участников праздника). Он терпел ее несколько лет, как домашнюю кошку, которая иногда истошно вопит возле своей опустевшей миски, доводя до бешенства, срет мимо лотка или царапает кожаную мебель, но которая иногда чертовски обворожительно трется у ноги, подчеркивая твое господство над животным миром. Но, черт побери, нельзя терпеть эту бабу вечно! Особенно после того, что рассказал этот доморощенный Ибрагини Вафа. И вот ты берешь охотничье ружье, хватаешь свою оборзевшую кошку за шкирку, уносишь в сарай и сносишь ей башку на хрен! (Как, кстати, и поступил однажды один из друзей Семенова, реальный охотник, с реальной кошкой.)

Сейчас он этой твари вставит по самые гланды. Сейчас он с нее снимет три шкуры. Сейчас, сейчас…

Семенов вошел в гостиную, встал перед диваном, на котором нежилась эта черная кошечка. Он обнаружил, что она почти голая, если не считать черного сетчатого треугольника на выбритом лобке и какого-то скромного подобия халата, перетянутого лишь одной веревочкой. Женщина явно наслаждалась своей наготой. Жировые складки на животе сложились в гармошку.

В одну секунду Семенов вспомнил и слова Поречникова о его импотенции и предательстве супруги, и аккордеон этого вечно улыбающегося ублюдка-люмпена в тельняшке…

— Сраку подыми, кобыла! — сказал он, подходя к дивану, на котором она возлежала, как уставшая от любви Клеопатра. Жена приоткрыла глаза, посмотрела на него сонно.

— Не поняла…

— На каком языке тебе еще объяснить?

Он аккуратно поставил фляжку на пол и тут же с размаху заехал в нее ногой.

Теперь-то до жены дошло.

Женщина вздрогнула, отползла в угол дивана. Она не ожидала подобной ярости, полагая, что он как мужчина давно спекся, и теперь была просто ошеломлена. А Семенов, увидев в ее глазах испуг, возликовал так, словно выиграл в лотерею миллион долларов или обставил давнего конкурента по бизнесу, — словом, как не ликовал никогда. Собственно, вот для чего он взял в жены эту суку с задатками пылесоса — ради этого сладкого мига!