Тринадцать

Давить таких надо. Давить, к чертям собачьим!

Семенов подошел к нему, аккуратно взял за ворот куртки.

— Хочешь ударить? — спросил дядя Петя. — Давно мечтал, наверно? Ну валяй, если у тебя от этого встанет.

Семенов не ответил. Просто притянул Петра к себе и воткнул кулак в ребра.

Дядя Петя охнул и начал оседать.

— Ты на кого, сучий хвост, зубы скалишь? — бормотал Семенов, не давая жертве упасть. — Ты знаешь, что я с такими бомжами, как ты, делал? Я вас, гандонов, на деревьях развешивал, как гирлянды на Новый год. Ты, сука, болтай, да не забалтывайся…

Дядя Петя держался стойко. Он даже не думал сопротивляться, понимая, что ничего не сможет поделать с этим стокилограммовым ублюдком, который действительно мог кого-то развешивать по деревьям. Он просто молча ожидал окончания вспышки гнева.

Он ее так и не дождался.

Семенов засадил ему еще один кулак под ребра, потом ударил коленом в солнечное сплетение и последним апперкотом отправил Петра в нокаут — точнее, спустил его вниз по лестнице.

Если бы не лестница, Семенов продолжал бы его бить, и только ступеньки спасли дядю Петю от дальнейших побоев. Впрочем, ему хватило и этой атаки.

Он сполз на спине на площадку между этажами. По ступенькам тянулся кровавый след. Дядя Петя лежал ногами вверх. Он только один раз поднял голову, вытер тыльной стороной ладони лицо, увидел кровь… и отключился.

Семенов застыл. Кажется, до него стало доходить, что он сделал. В глазах пульсировал испуг.

Он огляделся. Свидетелей нет.

Или есть?

Какая, к черту, разница! Валить надо.

Он нажал кнопку вызова лифта. Двери открылись сразу. Он тут же нырнул в кабину и уехал с этого этажа.

Пару минут спустя в квартире номер одиннадцать лязгнул замок. Дверь слегка приоткрылась. В щель выглянуло бледное морщинистое лицо с двумя сверкающими, как у кошки, глазами. Удостоверившись, что на площадке никого нет, хозяин открыл дверь пошире. Достаточно широко, чтобы в проем проскочила инвалидная коляска.

Михаил приехал сразу, как только ему позвонили. Сам дядя Петя, понятное дело, набрать номер не смог, потому что лежал без сознания с разбитым черепом. Номер телефона Миши нашли в справочнике у абитуриента Василия Дреля.

Позвонил Владимир Петрович.

— Михаил, вечер добрый, — сказал он, — хотя какой он, к черту, добрый?.. Ничего доброго у нас в последнее время не происходит. Словом, у нас новая беда.

— Что случилось?

— Петр без сознания. Его нашли на площадке между вторым и третьим этажами в первом подъезде… Голова разбита в кровь, много ссадин, синяки. Менты говорят — напился, упал.

— У ментов работа такая, — произнес Миша. — Он был трезв. И его избили.

— Уверен?

— На все сто.

— Может, ты знаешь кто?

— Догадываюсь. Точнее скажу на месте.

Владимир Петрович помолчал, потом выдохнул:

— Ну, блин, ты даешь, парень…

— Даю. «Скорую» вызвали?

— Конечно. Петра уже отвезли. В сознание он пока не пришел, и черт его знает, придет ли.

— Будем надеяться. Я выезжаю.

— Хорошо. Я встречу во дворе на детской площадке.

— Договорились.

Миша приехал через час. Уже стемнело, маршруток ходило мало, и все они были забиты до отказа. Разоряться на такси Михаил не стал — он все еще переживал последствия финансового кризиса, вызванного ужином с профессором Саакяном. Старая жопа вылакала всю бутылку красненького бордо по 10 тысяч рублей за ноль семьдесят пять. Мише тогда досталась едва ли треть содержимого (он, правда, не жалел, потому что Саакян после дорогого ресторанного напитка догонялся какой-то белой полусухой бурдой из супермаркета, а с утра, явившись в университет, был похож на стоптанный ботинок, в который вдобавок нассал домашний кот).

Владимир Петрович, как и обещал, прохлаждался на детской площадке. Правда, не один. Рядом с ним сидели скромный Саша и незнакомый Михаилу молодой милиционер с кожаной папкой под мышкой. Они о чем-то беседовали.

— Здравствуйте, — сказал Миша. — Не помешаю?

Владимир Петрович слез с бревна, кивнул на мента.

— Добрый вечер, Миш. Знакомься, это Геннадий, местный милицейский начальник. Участковый то есть.

Молодые люди пожали друг другу руки. Было видно, что участковому происходящее здесь нравилось не больше, чем, например, очередная истерика жены, вызванная наступлением месячных. Он лениво перекатывал во рту жевательную резинку, время от времени почесывал лоб под фуражкой и молчал. И до Михаила ему не было абсолютно никакого дела.

— Что думаешь делать, Миш? — спросил Владимир Петрович.

Тот пожал плечами. Его смущал мент, но торчать здесь и молоть языком в ожидании его ухода тоже не имело смысла.

— Пойду погляжу на месте, — уклончиво ответил Михаил после недолгого молчания и сразу направился к первому подъезду, мысленно «колдуя», чтобы никто за ним не увязался.

Уходя, он услышал за спиной приглушенный диалог.

— Кто это? — спрашивал участковый.

— Один знакомый, он может помочь.

— Вам, бл…, уже никто не поможет! Вам уже всем осталось перестрелять друг друга, к чертовой матери, и похорониться вон там за лесом.

— То есть, ты умываешь руки?

— Давно уже!

Михаил усмехнулся.

Перед самым входом в подъезд он повернул голову вправо, завидев знакомый силуэт. У второго подъезда под лучом фонаря стоял Семенов. Как обычно, пьяный, вернее, со своей неизменной фляжкой. Сколько он успел выпить, было непонятно, но не выпить эта сволочь не могла — слишком много «переживаний» свалилось на голову в последний месяц. Миша еще в прошлый раз, когда крутил его руку, ухватив за запястье, увидел много чего, о чем стоит либо сразу говорить прокурору, либо не говорить совсем, чтобы не выглядеть глупо.

Семенов тоже не сводил с него глаз. Тоже, значит, гаденыш, что-то чувствует. Когда у тебя рыло в пуху (или, хуже того, ручонки в крови), ты тоже становишься немножко экстрасенсом.

Миша вошел в подъезд и пешком поднялся на площадку между вторым и третьим этажами. Всюду на лестнице были капли крови. Видать, Петр неслабо ударился головой. Кроме крови, было полно и других следов — от грязных башмаков, сапог, плевки, даже несколько окурков. Кто-то вляпался в кровь и оставил кровавый след. Наверняка это менты бегали тут, осматривали место предполагаемого преступления, опрашивали свидетелей. Если учесть, что Семенов еще на свободе и достаточно вольготно себя чувствует, свидетелей они не нашли.

Миша присел на корточки, потер пальцем левый висок, покусал губы.

«Нет, ребятки, свидетели есть. Очень ценные свидетели. И даже не рассказывайте мне, почему эти двое мужиков, которые друг друга на дух не переносят, оказались в одно и то же время на этой площадке. На площадке возле одиннадцатой квартиры».

Внезапно Миша почувствовал себя плохо. Опять, черт побери! Удивительно, но когда он приходил на занятия с Васькой, никто его так сильно не беспокоил — духи и призраки проклятого дома дрыхли на чердаке или в подвале, как бомжи, резались в карты или пили водку. Но стоило Михаилу войти в дом с совершенно определенной целью, не относящейся к образовательному процессу, как ребята бросали все свои «бомжовские» дела и принимались за работу. То есть начинали греметь цепями, напускать головную боль и тошноту.

Он выпрямился, взялся за перила и стал подниматься на площадку третьего этажа. Посередине лестницы остановился, глубоко вдохнул, пытаясь побороть тошноту. Что за блевотная работенка! Саакяна бы сюда, пусть наблюдает за этим интересным делом изнутри, пусть порадуется старик.

Вскоре тошнота отпустила. Миша вышел на площадку, оглядел двери квартир. Да, в трех из них свидетелей действительно нет. Просто слышали приглушенные голоса, обрывки фраз, не более того, — кто из нас теперь реагирует на звуки из внешнего мира по вечерам, когда ты расслаблен, пришел с работы и ненавидишь в этом мире все, кроме телевизора и пары котлет?