Перелом

– Вы знаете, – небрежно сказала Маргарет, поднимая взгляд от пишущей машинки, – что Алессандро живет в придорожной гостинице “Форбэри Инн”?

Нет, не знаю, – ответил я. – Но это неудивительно, если учесть, что он приезжает к нам на “Мерседесе” с личным шофером.

– Он живет один в двух комнатах, не считая ванной, и кушает меньше птички.

– Откуда вам это известно?

– Вчера к Сузи в гости пришла школьная подруга, а она дочь регистраторши в “Форбэри Инн”.

– Известны еще какие-нибудь интимные подробности?

Она улыбнулась.

– Алессандро каждое утро надевает костюм для верховой езды, куда-то уезжает на своей машине. А когда возвращается, то сразу же принимает ванну с очень приятным запахом.

– Сколько лет дочери регистраторши?

– Семь.

– Маленький сыщик.

– Все дети очень наблюдательны... А еще она сказала, что Алессандро не желает ни с кем разговаривать, кроме своего шофера, и говорят они на каком-то смешном языке...

– Итальянском, – пробормотал я.

– ..и что его никто не любит, потому что он очень груб, но шофера любят еще меньше, потому что он еще грубее.

Я задумался.

– Как вам кажется, – спросил я, – можно ли узнать через вашу дочь.., вернее, через ее подругу.., вернее, через маму ее подруги, какой домашний адрес дал Алессандро, когда регистрировался?

– Почему бы вам просто не спросить его самого?

– Увы, – сказал я. – Наш Алессандро иногда бывает крайне тяжел в общении. Разве вы не задавали ему этого вопроса, когда заполняли контракт?

– Он сказал, что у них нет постоянного места жительства, так как они все время переезжают с места на место.

– Мм-м... – Я кивнул.

– Удивительно... Не понимаю, что здесь скрывать? Да, конечно, я спрошу у подруги Сузи, сможет она узнать или нет.

– Прекрасно, – ответил я без особой надежды в голосе.

Джилли сказала, что хочет приехать ко мне в Роули Лодж и, хотя бы ненадолго, там остаться.

Я нежно на нее посмотрел и поцеловал в нос. При других обстоятельствах ее присутствие доставило бы мне огромное удовольствие.

– Нет, – сказал я, – только не сейчас.

– А когда?

– Летом.

Она понимающе посмотрела на меня и скорчила гримасу.

– Я знаю: когда ты сильно занят, тебя раздражает домашняя суета.

– Ты не суетлива. – Я улыбнулся и опять поцеловал ее. – К тому же я приезжаю в Хэмпстед.

– Раз в неделю. И то только потому, что это недалеко от больницы.

– Я заезжаю в больницу только потому, что это по пути к тебе...

* * *

Невилл Ноллис Гриффон отказался мне помочь в развитии нового этапа отношений между отцом и сыном.

Он сообщил, что, раз мне никак не удается найти хорошего тренера на его место, он прекрасно сделает это сам при помощи телефона.

Отец сказал, что составил заявочные списки на последующие две недели скачек и что Маргарет надлежит их отпечатать и разослать.

Он приказал снять Горохового Пудинга со скачек на приз Линкольна.

Отцу не понравилось, что я принес ему маленькие бутылки Боллингера 1964 года, тогда как он предпочитает 1961-й.

– Значит, тебе лучше, – сказал я, как только мне удалось вставить слово в его монолог.

– Что? Да, конечно. Ты слышал, что я тебе сказал? Горохового Пудинга надо снять со скачек на приз Линкольна.

– Почему?

Он бросил на меня раздраженный взгляд.

– С чего ты взял, что его можно подготовить за такой короткий срок?

– Этти хорошо разбирается в лошадях. Она говорит, что Гороховый Пудинг будет в форме.

– Я не позволю поставить Роули Лодж в смешное положение из-за того, что конюшни заявили на скачки неподготовленных скакунов.

– Если Гороховый Пудинг себя не проявит, люди все равно не усомнятся в том, что ты – хороший тренер.

– Дело не в этом, – сдержанно сказал он. Я открыл одну из маленьких бутылок и налил золотистую жидкость в его любимый бокал эпохи короля Якова, который специально захватил с собой. Шампанское не показалось бы ему таким вкусным, налей я его в стаканчик для вставных зубов. Он сделал глоток и явно пришел и выводу, что 1964 год вполне сносен, хоть и не высказал этого вслух.

– А дело в том, – поучительно, как полному дебилу, пояснил он, – что, если жеребец плохо выступит на скачках, это снизит его ценность как будущего производителя.

– Да, я знаю.

– Не говори глупостей, откуда тебе знать? Ты вообще ничего не знаешь.

Я уселся в кресло для посетителей, откинулся на спинку, положил ногу на ногу и начал говорить тоном рассудительным и авторитетным, которому научился в деловых промышленных кругах и которым у меня почему-то до сих пор не хватало ума разговаривать с собственным отцом.

– Роули Лодж, – сказал я, – ждут большие финансовые затруднения, и причина тому – погоня за престижем. Ты боишься выставить Горохового Пудинга на приз Линкольна, потому что являешься владельцем половинной доли, и если жеребец пробежит плохо, ты пострадаешь в той же степени, что и леди Вектор.

Он выплеснул шампанское на простыню и не заметил этого.

– Мне известно, – продолжал я, – что тренеры часто бывают владельцами или совладельцами тех лошадей, которых они тренируют. Однако в Роули Лодж ты стал совладельцем слишком многих лошадей. Я думаю, ты сделал это специально для того, чтобы другие конюшни не смогли перехватить рысаков, которых ты считал перспективными, и, наверное, ты часто говорил владельцам нечто вроде: “Если Архангел пойдет с аукциона за сорок тысяч и для вас это слишком дорого, я готов войти в полную долю и заплатить двадцать тысяч”. В результате ты собрал в конюшнях лучших лошадей страны, и их потенциал как производителей просто огромен.

Он тупо смотрел на меня, забыв про шампанское в бокале.

– Все это прекрасно, – продолжал я, – но только до тех пор, пока лошади побеждают на скачках. И год за годом они тебя не подводили. Ты долгое время проводил умеренную политику и постепенно богател. Но в этом году ты слишком рассредоточил свои силы. Ты купил слишком много лошадей. Кроме того, владельцы половинных долей оплачивают, естественно, лишь половину стоимости тренинга, и твои расходы начали превышать поступления. Причем значительно. В результате: счет в банке тает, как снег, до открытия сезона осталось три недели, и цены на неудачно выступивших жеребцов как производителей резко упадут. Это тяжелое положение усугубляется тем, что ты сломал ногу, твой помощник находится в больнице и не приходит в сознание, а конюшни загнивают в руках твоего сына, который не умеет тренировать лошадей. Именно поэтому ты до дрожи в коленках боишься заявить Горохового Пудинга на приз Линкольна.