У ангелов нелетная погода

Сколько раз бывало, когда Ане срочно нужно было в чем-то разобраться, то ли с трудным примером, то ли в отношениях с подружками, и она подходила к матери. Когда Аня была маленькой мама всегда внимательно выслушивала, подсказывала, решала задачки или мирила с подружками, жалела, если ее обижали. Но все чаще и чаще для разговора ее надо было отрывать от работы. Рассеянно подняв глаза от очередной рукописи, она смотрела отсутствующим взглядом и переспрашивала: «Что, доча, извини, я не расслышала?»

Аня обижалась, уходила к себе, ложилась лицом к стенке. Мать тихонько входила следом, садилась рядом, клала теплую руку на плечо: «Ты же знаешь, доченька, работы много, сроки жесткие, я не успеваю, пойми…» Аня не понимала, дергала плечом, еще глубже зарывалась носом в любимого мягкого мишку.

Потом толстые растрепанные рукописи сменили флешки, и мать до поздней ночи сидела у компьютера. Аня выросла, все реже подходила к матери со своими проблемами. Да к тому же появился этот Илья…

Матери и прежде звонили мужчины. Но эти были понятные – авторы, писатели, мать и сама отзывалась о них как о взрослых детях – нелепых, смешных и любимых. Илья был другой, Аня это сразу поняла. По телефону он говорил четко, ясно и, что особенно возмущало Аню, так, словно имел на мать какие-то права. «Передайте, пожалуйста, Ларисе, что я жду ее звонка в девятнадцать часов!» Вот еще тоже мне, в девятнадцать часов! А в двадцать часов что, уже не ждешь?

Мать изменилась. В ней появилось что-то воздушное, легкое, глаза сияли. Она стала одеваться по-другому, купила себе несколько модных тряпок, как-то по-новому стала причесываться, выпуская легкие пряди на висках и шее. Все это Аню не то чтобы возмущало, но как-то… пугало. Она привыкла, что мама домашняя, замотанная работой, что ее, Анины, интересы всегда на первом месте. Эту новую маму Аня не узнавала, особенно когда она возвращалась домой поздно, – от нее и пахло по-другому, чужим, и лицо было какое-то… чужое.

А потом, в один светлый весенний вечер полтора года назад, случилось страшное. Мама вошла в ее комнату, постояла у двери. Аня с неохотой оторвалась от ноутбука:

– Ну чего, ма? – На форуме в разгаре было обсуждение нового парня Ленки Куриленко, который был до ужаса похож на Диму Билана, только посветлее.

– Аня… Как ты посмотришь, если Илья переедет к нам? – Мать непривычно конфузилась, сцепила пальцы.

– Пере-едет? Это как это? – Аня даже выпрямилась, спустила ноги с дивана. – Вы что, женитесь?

– Ну, нет… Просто поживем вместе, а там видно будет. – Мать подошла к окну, стала поправлять скомканную занавеску.

– И что, он будет тут все время? – Аня не верила своим ушам. – И ночью, и утром, и днем?

– Ну, днем он на работе… А так да, будет здесь. Ань, он же прекрасно к тебе относится. – На фоне светлого окна силуэт матери выглядел как вырезанный из черной бумаги, только глаза блестели.

– Ну, как хотите… – Аня независимо вздернула подбородок. – Меня ты все равно спрашиваешь просто так, для приличия. Вы же уже все решили сами.

– Ну зачем ты так? Я, наоборот, хочу, чтобы вы подружились… – Мать подошла к дивану, села. – Аня, я его очень люблю и тебя очень люблю. И хочу, чтобы два моих любимых человека тоже любили друг друга…

– С чего это я его любить должна, мам? – Аня старалась сдержать слезы. – Он чужой дядька и будет всегда чужой. А ты… тебе уже столько лет, зачем он тебе? Мы так хорошо жили вдвоем… Пока его не было.

– Ань, ты сейчас говоришь очень жестокие вещи. – Мать помедлила. – Конечно, повзрослеешь – все поймешь, но сейчас, прошу тебя, просто прими его ради меня.

– Да пусть живет, мне-то что! Сама же потом пожалеешь. – Аня отвернулась.

– Спасибо, дочь.

Мать тяжело поднялась и тихо вышла.

Аня подтянула колени к подбородку, левый бок ужасно замерз на мраморе. Она встала, пошевелила ногой мусор, откопала пару газет, постелила их на скамью, снова легла.

В кустах вокруг беседки шла какая-то своя жизнь – что-то шуршало, скрипело, шелестело. Вот, подумала Аня, они тут все дома, а я скитаюсь, как бомж какой. Как бы сейчас славно оказаться дома, рядом с мамой, да уж пусть его, и с Ильей.

Он вообще-то ничего, модный, и тачка в него классная, только зануда страшный. Чего мать в нем нашла? Она вспомнила, как по утрам вставала и шла в пижаме и розовых мохнатых шлепанцах на кухню, а Илья, в чистой рубашке, при галстуке, причесанный волосок к волоску, сидел с ноутбуком и пил свой утренний кофе. Он ведь никогда не завтракал, пижон, только чашку крепкого кофе выпивал, целовал мать в щеку и отбывал в свою контору. И всегда вставал, когда на кухню входила мать или она, Аня. Чудак такой!

При нем Ане приходилось следить за своим языком. Мать тоже, конечно, ругалась, когда с ее языка срывались привычные словечки, но как-то весело, необидно.

– Ма, ну так все разговаривают, чего ты? – отбивалась Аня.

– Ну да, – смеялась мать, – мы матом не ругаемся, мы на нем разговариваем? Так вы хоть бы со смыслом грубо-экспрессивную лексику употребляли, а то уж больно уныло – мля да мля, никакого полета мысли!

Илья же, в первый раз услышав от Ани что-то нецензурное, воззрился на нее, как на какого-то гада ползучего или на противную жабу.

– Что ты сказала, Анна? – холодно произнес он. – Я такого даже в следственных изоляторах от женщин не слышу. А уж там публика не чета вам, девицам, – рецидивистки, убийцы, барыги.

– Чего? – Аня залилась краской так, что стало жарко глазам.

– Ничего, я просил бы тебя больше в моем присутствии не произносить ничего подобного. Это только кажется, что слова – всего лишь слова. На самом деле они формируют мозги. Ты же не хочешь, чтобы у тебя в голове копилась всякая грязь?

Аня ушла в свою комнату, хлопнула дверью, за ней передразнила мимику и выражение лица Ильи: «Лишь только слова… Они формируют твои сушеные мозги, зануда!»

Но на самом деле она и не заметила, как материться перестала совсем. И мат из уст сверстников, особенно мальчишек, стало слушать как-то противно. Когда на последнем звонке Пашка напился и нудил у нее на плече: «Ань, ну как я, бля, буду без тебя, я ж тебя люблю, бля, никому не отдам!», она взвилась. «Ты хоть в любви без матерщины признаться можешь, урод?» – «Ты чего, Ань, я же не матерился, – протрезвел Седов, – я ж за тебя…» – «Ну да, мы матом не ругаемся, мы на нем разговариваем, тьфу!» – Ане самой стало противно, что она повторила мамину присказку, и она ушла к девчонкам, не дослушав пьяный бред Павлушки.

Где ты сейчас, Пашка? Где Надюшка? Алена, та, известно, с мамой во Францию укатила, на Ривьеру. Во Францию? Аня быстро села. «Так, выходит, она где-то здесь, Алена-то? Ведь я же во Франции! Боже, далеко ли от Парижа до этой самой Ривьеры? Чего же я не взяла поточнее адрес-то?» Сон совсем пропал.

Аня еще долго вертелась на холодной скамье, придумывая планы, один фантастичнее другого, как ей найти эту самую Ривьеру и Алену на ней. А уж она-то и ее мама Ирина Владиславовна обязательно помогут, заберут ее домой и маму помогут найти! Она не заметила, как уснула, обхватив мерзнущие плечи руками.

20 августа 2008 года, среда, вечер

В свой номер Лариса и Маша вернулись из «Иллюзии» к ночи. Лариса без сил упала на широкую кровать, но у Маши энергии только прибавилось. Она быстро приняла душ, схватила сотовый и, усевшись на второй кровати по-турецки, нажала кнопку. Родной хрипловатый голос возник рядом, словно она никуда и не улетала.

– Андреас Берг, битте!

– Андрюш, я тебя не разбудила? – Маша даже заулыбалась, представив заспанное и какоето детское выражение лица мужа.

– Нет-нет, Мария, я ждал тебья!

– Ну вот и я! Ты не волнуйся, я в Турции, утром пришлось вылететь, уже после того, как мы с тобой разговаривали.

– В Турции? У тебья срочная работа? Ты не говорила, что будет…

– Да нет, не работа. – Маша постаралась объяснить все быстрее и проще. – Ты помнишь Ларису, мою подругу?