Пелхэм, час двадцать три (ЛП)

- Воспользуйтесь пультами диспетчеров. Френк. Я понимаю, это неудобно, но ничего не поделаешь, - Прескот скользнул в кресло Коррела, подался перед и включил микрофон. - Центр управления вызывает ПелхэмЧас Двадцать Три. Центр управления вызывает ПелхэмЧас Двадцать Три.

Коррел хлопнул себя по лбу.

- Никогда не думал, что доживу до такого дня, когда увижу, что разговор с убийцами важнее управления железной дорогой, от которой зависит жизнь города. Господи, где же справедливость на этом свете!

- Ответьте, Пелхэм Час Двадцать Три, ответьте... - Прескот выключил микрофон. - Речь идет о жизни шестнадцати пассажиров. Вот что важнее всего, Френк.

- Плевать я хотел на пассажиров! Какого черта они хотят за свои паршивые тридцать пять центов - жить вечно?

Он неплохо играет роль, - подумал Прескот, - но все-таки не совсем. Он настоящий фанатик своего дела, но как все фанатики мыслит слишком узко. За спиной Коррела он видел диспетчеров отделения А, отчаянно пытавшихся справиться с морем звонков от растерянных машинистов: поезда стали по всей линии, и они даже не делали вид, что регистрируют звонки в журнале.

- Если бы командовал я, - заявил Коррел, - то немедленно отправил бы на штурм полицейских с винтовками и слезоточивым газом...

- Слава Богу, что вы не командуете, - осадил его Прескот. - Почему бы вам не заняться возникшей пробкой и не предоставить полиции заниматься своей работой?

- Это совсем другое дело. Мне нужны распоряжения вышестоящего начальства. Они сейчас консультируются. Хотя какого черта тут консультироваться? Нужно развести поезда к северу и югу от запертого участка. Но по-прежнему останется разрыв в милю длиной, где выведены из строя все четыре пути, причем в самом центре города. Если бы вы мне разрешили дать питание на два пути, даже на один...

- Ничего мы разрешить не можем.

- Вы хотите сказать, что эти убийцы не позволяют восстановить питание? И вы терпите приказы от банды мерзких пиратов? Это же чистой воды пиратство!

- Постарайтесь успокоиться, - посоветовал Прескот. - Вы получите свою дорогу примерно через час, с точностью до нескольких минут... или нескольких жизней.

- Целый час, - воскликнул Коррел. - Вы понимаете, что приближается час пик? Час пик - а у нас вышел из строя целый участок. Сумасшедший дом!

- Пелхэм Час Двадцать Три, - произнес Прескот в микрофон. - Вызываю Пелхэм Час Двадцать Три.

- Откуда вы знаете, что эти подонки не блефуют? С чего вы взяли, что они не ожидают, что мы будем бороться за жизни пассажиров?

- Бороться за жизни, - повторил Прескот. - А вы штучка, Коррел, ещё какая штучка.

- Они сказали, что начнут убивать пассажиров, но, может быть, это просто блеф?

- Как блеф с Доловичем?

- О, Господи! - Настроение Коррела снова резко изменилось, глаза его наполнились слезами. - Толстяк Каз... Он был замечательным человеком. Белым человеком.

- Коррел, вам следует очень внимательно следить за своим языком.

- Старина Каз. Он был настоящим путейцем, как в старое время. Пат Бердик мог бы им гордиться.

- Если он полез под пули, то просто дурака свалял, - заметил Прескот. - А кто такой Пат Бердик?

- Пат Бердик? Это легенда. Величайший из старых начальников дистанций. О нем ходит множество историй. Могу рассказать целую дюжину.

- Может быть, в другой раз.

- Однажды, - продолжал Коррел, - поезд остановился без десяти пять. Представляете, за десять минут до пяти! Буквально перед самым часом пик!

- Я хочу попробовать вызвать их снова, - заметил Прескот.

- Машинист позвонил по телефону, - это было задолго до появления двусторонней радиосвязи, - и сказал, что на путях прямо перед поездом лежит мертвец. Пат спрашивает: "Вы уверены, что он мертв?" "Конечно уверен", отвечает машинист. - Он твердый, как бревно." - Тогда Пат кричит: "Тогда, черт тебя подери, прислони его к колонне и езжай дальше. Мы заберем его, когда пройдет час пик!"

- Центр управления вызывает Пелхэм Час Двадцать Три...

- Вот такого сорта путейцем был Каз Долович. Знаете, что сказал бы сейчас Каз? Он бы сказал: "Не думай обо мне, дружище Френк, думай, как наладить движение". Каз захотел бы, чтобы все шло именно так.

- Пелхэм Час Двадцать Три вызывает центр управления. Пелхэм Час Двадцать Три вызывает лейтенанта Прескота в центре управления.

Прескот нажал на кнопку передатчика.

- Прескот слушает. Говорите, Пелхэм Час Двадцать Три.

- Лейтенант, я смотрю на часы. На них два тридцать семь. У вас осталось тридцать шесть минут.

- Сволочи, - буркнул Коррел. - Мерзкие убийцы.

- Заткнитесь, - отрезал Прескот. Потом произнес в микрофон: - Будьте же благоразумны. Мы готовы с вами сотрудничать. Но вы не даете нам времени все подготовить.

- Тридцать шесть минут. Вы меня поняли?

- Я вас понял, но этого слишком мало. Вы же имеете дело с властями. А они слишком медленно поворачиваются.

- Пора научиться вертеться быстрее.

- Все вертится. Но вы же понимаете, у нас нет наготове миллиона.

- Вы ещё не подтвердили, что заплатите. Достать деньги не так трудно, если отнестись к этому всерьез.

- Я простой полицейский, и не слишком хорошо разбираюсь в таких вещах.

- Тогда найдите того, кто разбирается. Время идет.

- Я свяжусь с вами, как только будут новости, - заверил Прескот. Проявите терпение. Просто больше никого не убивайте.

- Больше никого? Что вы имеете в виду,

Какая грубая ошибка, - ужаснулся Прескот, - ведь они не знают, что кто-то был свидетелем смерти Доловича.

- Люди, которые вернулись на станцию, слышали стрельбу. Мы предположили, что стреляли вы. Это был один из пассажиров?

- Нет, мы кого-то пристрелили на путях. И убьем любого, кто сюда сунется. Пассажиров тоже. Имейте это в виду. Любая провокация - и одному заложнику конец.

- Пассажиры ни в чем не виноваты, Не трогайте их!

- Осталось тридцать пять минут. Свяжитесь со мной, когда получите известие о деньгах. Поняли?

- Понял. Я снова ва прошу - не трогайте людей.

- Мы тронем столько, сколько понадобится.

- Я скоро с вами свяжусь, - пообещал Прескот. - Конец связи. - Он откинулся в кресле, изнемогая от сдерживаемой ярости.

- Господи! - воскликнул Коррел. - Слушая, как вы упрашиваете этого подонка, я стыжусь, что я - американец.

- Пошли к черту! - рявкнул Прескот. - Забавляйтесь со своими поездами.

Его Честь, господин мэр.

Его честь, господин мэр, лежал в постели в своей квартире на втором этаже особняка Грейси. У него текло из носа, страшно болела голова, ныли все кости и температура достигала 103, 50 по Фаренгейту. Этого было вполне достаточно, чтобы обвинить его многочисленных врагов как в городе, так и вне его, в заговоре, жертвой которого он стал. Но мэр понимал, что было бы чистой паранойей подозревать Другую Сторону в том, что они, скажем, подсадили вирус гриппа на край его бокала с мартини, - у них просто не хватило бы воображения придумать такой трюк.

Пол у кровати был усеян бумагами, отброшенными в приступе раздражения, на которое, как ему казалось, мэр имел полное право. Он неловко лежал на спине, небритый и дрожащий в ознобе, время от времени постанывая от жалости к самому себе. Мэр не затруднял себя мыслями о том, что какая-то городская проблема останется нерешенной - все решит кто-нибудь другой. Он прекрасно знал, что с самого утра в двух больших служебных комнатах на первом этаже над делами трудятся его помощники, они постоянно связываются с городской мэрией, где их работе помогает (а в некоторых случаях и дублирует ее) другая группа помощников. Телефон у постели мэра также был подключен, но он отдал команду не соединять, разве только в случае какого-то невероятного несчастья. Например, если вдруг остров Манхеттен оторвется и уплывет в залив, хотя иной раз он молился, чтобы такое произошло.

Впервые с того момента, как он занял этот пост, если не считать, конечно, случайных дней отдыха где-нибудь на солнышке или тех нежданных ситуаций, когда массовые волнения или затянувшаяся дискуссия с профсоюзными лидерами заставляли его проводить на ногах всю ночь, - впервые случилось так, что ровно в семь утра он не покинул свой дом и не направился в здание мэрии. Так что мэр одновременно чувствовал себя прогульщиком и был немного растерян. Когда он услышал за окном где-то на реке гудок парохода, неожиданно пришло в голову, что все его предшественники, а они были хорошими людьми, тридцать лет слушали эти гудки.