Близнецы-соперники

мнения говорят мне, что спустя тысячелетия ученые будут изучать останки нашей культуры и сделают вывод, что наша вера, наша преданность Богу были весьма странного рода, ибо мы мифологизировали то, что почитаем священным. Как мифологизировали останки других. Мой рассудок, знаете, может это вообразить. Но здесь, теперь я связал себя обетом. Лучше иметь его, чем не иметь. Я верю. Я убежден.

Адриан вспомнил однажды слышанные слова.

— Священные откровения не могут быть оспорены смертными? — спросил он.

— Очень хорошие слова. Я их принимаю, — сказал Лэнд. — В конце концов, заветы Фомы Аквинского победили время. Но, добавлю, это не есть чья-либо исключительная собственность. Когда разум утрачивает силу, дойдя до последнего предела, тогда в свои права вступает вера, и вера становится разумом. У меня есть такая вера. Но, будучи смертным, я слаб. У меня нет более сил испытывать себя. Я должен вернуться под утешительную сень моего обета, ибо знаю, что так мне будет лучше. — Священник протянул руку. — Прощайте!

Адриан взглянул на протянутую ему руку и пожал ее.

— Поймите, — сказал он, — мне претит только высокомерие вашего обета, вашей веры. Я не знаю, как это выразить.

— Я вас понимаю. Это высокомерие и есть первый грех, который ведет к духовной смерти. И грех, к тому же чаще прочих не замечаемый, — гордыня. Гордыня может однажды убить нас. И тогда, мой юный друг, не будет ничего.

Лэнд повернулся и направился к двери. Он открыл дверь правой рукой — левая ладонь сжимала золотой крест. Жест был красноречивый. Священник словно защищал его. Он в последний раз взглянул на Адриана и вышел из кабинета, закрыв за собой дверь.

Фонтин закурил, потом затушил сигарету в пепельнице. Во рту был противный вкус: он слишком много курил и слишком мало спал. Он подошел к кофейнику и налил себе кофе.

Примерно час назад Лэнд, проверяя, согрелась ли вода, дотронулся до металлического сосуда и обжегся. Адриан подумал, что этот монсеньор принадлежит к тому типу людей, которые все в жизни подвергают проверке. И тем не менее он отказался от важнейшей в жизни проверки. Он просто ушел. Что ж, он поступил честно.

Куда честнее, чем сам Адриан по отношению к матери. Нет, он не солгал Джейн. Лгать ей было бесполезно: она сразу распознала бы ложь. Но он не сказал и всей правды. Он поступил более жестоко — старался избегать Джейн. Потому что не был морально готов к встрече с матерью.

Он услышал шаги в коридоре, поставил чашку с кофе на стол и вышел на середину комнаты. Дверь открылась. Вошла Барбара. Она придержала дверь и впустила в кабинет ученого. Он еще не снял белого халата. Круглые очки в роговой оправе несколько увеличивали его глаза. Во взгляде Барбары, обычно смеющемся и приветливом, горел профессиональный азарт.

— Доктор Шайер закончил, — сказала она. — Можно нам кофе?

— Конечно! — Адриан подошел к кофеварке и налил две чашки. Ученый сел на стул, где пять минут назад сидел Лэнд.

— Мне черный, пожалуйста, — сказал Шайер, положив на колени листок