Стелла искушает судьбу

— Тань, а что режиссер-то бесится? — поинтересовалась Ира.

— Огульников с Костровым в дом отдыха, в бар, который на втором этаже, коньяк пошли пить. Вот он и хочет, чтобы Свет-Ванна их вытащила. А то его… — девушка хихикнула, — не пустили…

— Коньяк? Коньяк — это неплохо. Только какого черта? Никто перерыва, кажется, не объявлял?

Таня захихикала еще громче:

— Огульников обиделся. Ему в драке второй глаз подбили.

Второй вал показался Ирине еще более ужасным.

Массовка действительно перепилась. Народ не додрался. Охваченные азартом вседозволенности люди рвались выместить хоть на ком-то свой страх перед переменами, которые столь неожиданно и быстро охватили страну, перед будущим, которое из неизменно светлого и прекрасного превратилось вдруг в зыбкое и ненадежное, свою злость на безденежье, цены, очереди, отсутствие продуктов, трудности, возникших словно бы ниоткуда торгашей-спекулянтов и… собственные кривые ноги.

Первый ряд — проявили сознательность все, кроме героини, даже Радкевич, пострадавший всерьез, — был смят в считанные мгновения. Никто и охнуть не успел.

Правда, на сей раз актеры групповки перестроились быстро и толково. Мужчины в последний момент, когда набегавшие массовщики уже предвкушали избиение намеченных жертв, переместились и встали плечом к плечу, взяв женщин в кольцо. Геройствовать Стелле как-то расхотелось, а у остальных таких мыслей и не возникало.

Нападавшие, упустив из виду избранные цели, не слишком огорчились. Боевой дух в их крови (или процент алкоголя) был настолько высок, что они с неслабевшим энтузиазмом принялись избивать друг друга. Досталось только замешкавшемуся Валере Романову — кто-то ножищей в огромном кирзовом сапоге так треснул его по пятой точке, что он буквально влетел в ряды защитников.

На занявших круговую оборону наскакивали только отдельные одиночки, то ли утратившие ориентацию, то ли сверх меры смелые, то ли чересчур пьяные.

И все бы обошлось, если б не коварные бабульки-ведьмы. Те самые, которые так отделали Загурскую, что уговорить ее сняться во втором дубле не удалось ни режиссеру, ни Светлане Комовой, ни новой директрисе.

— Свободу Латвии! — призывно возопила косматая бабка в синем берете, под носом которой застыла омерзительная мутная капелька.

Схватив увлеченного мордобоем здоровенного бородача за полуоторванный рукав парки, она потянула драчуна ко всеми забытым актерам. Возможно, он не обратил бы на старуху никакого внимания, но она выбрала «правильный рукав». Бородач развернулся, рыкнул, отшвырнул бабку и увидел сбившихся в кучку «пациентов», которых, как он смутно помнил, и следовало бить.

Это решило судьбу храбрецов. Удивленные поведением вожака, его сторонники, а потом и противники прекратили потасовку и обратили свои взоры к не чуявшим беды актерам.

Удовлетворенная бабка, даже не пытаясь встать, отползла с дороги, дабы ее не затоптали мгновенно объединившиеся энтузиасты. Ее напарница в болонье и валенках бесстрашно затесалась в толпу нападавших.

Первым пал невезучий Романов. Кулак бородача влепился ему прямо в челюсть, и он как подкошенный рухнул Ире под ноги. За ее спиной отчаянно визжала вцепившаяся ей в плечи Стелла. Ирина встретилась глазами с занесшим над ее головой кулак бородачом и почувствовала, что сейчас упадет в обморок. Дальнейшее она помнила смутно.

Вдруг раздалось характерное «Хэк!», и страшный бородач упал. Еще одно «Хэк!», и свалились почему-то сразу двое.

— Тыл прикройте! — заорал Моряк, и Ира увидела перед своим носом его спину в коричневой куртке, но лишь на миг, потому что Стелле наконец-то удалось свалить подругу, причем прямо на Романова. Тотчас же девушка упала на нее, прикрывая своим телом, но сделала это так неловко, что сбила с ног Вячеслава Григорьевича, который дополнил и несомненно украсил кучу малу из Валеры, Ирины и Стеллы.

Чувствуя, что вот-вот задохнется — ее нос оказался уткнутым в мех Валериной шубы, — Ира завопила и заерзала, пытаясь… нет, не выбраться, хоть голову высунуть! Однако «хэки» слышались один за другим, и куча росла уже за счет поверженных массовщиков, под весом которых стих даже усердно ворочавшийся Сиротин. Ирина попробовала выползти назад, но тут же кто-то сел ей на ноги (потом оказалось, что это была Людмила Васильевна, которую случайно толкнул теснимый противником Черняев). Однако дышать стало легче, и она смирилась. А зря!

Зрелище, созерцания которого она добровольно себя лишила, впечатляло. Из всей групповки на ногах оставались только Новиков, Черняев и (о, чудо!) Збарская, вооружившаяся толстенной трофейной палкой. Они, прилагая героические усилия, прикрывали тыл, на передовой же бился приблудный Моряк, всеми своими действиями подтверждая, что громкая слава военно-морского флота — не пустой звук.

Он стоял, крепкий и несокрушимый, как волнорез, и его каменные кулаки сокрушали одну горячую голову за другой. При этом он успевал орать на настырную бабку в синем берете, которая подползла к Романову и принялась усердно выщипывать ему бороду. Не имевший возможности сопротивляться Валера четко и внятно произносил непечатные слова, а также весомые угрозы, но на косматую ведьму это не действовало. Видимо, ее так волновало освобождение Латвии, что она приняла Романова за старика Хоттабыча. Наконец Моряк изловчился и свалил очередного массовщика — толстого и неуклюжего — прямо на бабульку, которая немедленно угомонилась.

Нападавшие наседали и откатывались, и вновь бросались в атаку. Он же, казалось, был неуязвим и неутомим.

— Ты чё, в натуре, пидор! Глаза разуй! Своих-то зачем? — раздался чей-то вопль, который немедленно захлебнулся, прерванный смачным «Хэк!».

— Стоп! Стоп! Прекратить! — орали, надрываясь, сразу несколько голосов. — Съемка окончена!

Побоище завершилось не сразу. Как потом говорила Светлана Ивановна, она вообще сомневалась, что удастся утихомирить разбушевавшийся народ без конной милиции.

Но кое-кого растащили, кое-кому «довесили», кое-кто сам смирился, втихаря, но от всей души напоследок врезав соседу.

Словом, буря миновала.

— Вставайте, мадамочки! — услышала Ирина веселый голос Моряка и почувствовала, что груз, придавливавший ее к земле, уменьшился.

— Ну ты, мужик, здоров драться! — восхищенно заявил Новиков, похлопывая невысокого кряжистого Моряка по плечу. — Слышь, айда с нами в автобус — погреемся.

— Да не… — смущенно отозвался тот. — Мне туда. К своим.

— Брось, пока суд да дело…

— Нет, правда, — подала голос осмелевшая от проявленной ею отваги Збарская, — мы ведь столько пережили вместе, молодой человек!

Поднявшаяся не без помощи Стеллы на ноги Ирина покосилась на Моряка, которому на вид было не менее пятидесяти, а то и побольше, но сочла, что в устах Гликерии Пантелеймоновны столь смелое определение звучит вполне уместно.

Автобус, в котором сидели актеры групповки, гудел. Запасливой оказалась не только Ира — и Романов, и Новиков, и Черняев, и даже Вячеслав Григорьевич прихватили согревающего. И дело было даже не в морозе, который вдруг стал ощущаться куда сильнее, чем во время побоища, — все так перенервничали, что просто жаждали разрядки.

Стелла уверенно взяла на себя обязанности хозяйки. Постелив на сиденье газету, она приготовила закуску. В ход пошли и Ирины котлеты, и рыбные консервы Сиротиных, и Валерины кильки, и огурчики Новикова, а предательски возвращенная «в народ» Извекова, все еще бледная от пережитого страха, выложила на импровизированный стол банку шпрот, пачку печенья и апельсин.

Новиков не отходил от Моряка, которого, как выяснилось, звали Борисом. Причем более официального обращения — по имени-отчеству — он не признавал. Моряк все время улыбался, и Ирина вдруг заметила у него во рту такой же железный зуб, как у Новикова. «Спелись! — мысленно усмехнулась она. — Рыбак рыбака… А как ругался-то поначалу!»

На сей раз стаканчиков хватало, и беседа протекала в непринужденной и несомненно дружественной обстановке.