Русское видео

На звонки соседи Шаха по тамбуру упорно не открывали. Прислонясь к обитой потертым дерматином двери, Строкач прислушался. Тишина. Автоматически, ни на что не рассчитывая, подергал ручку запора. За этим и застал его степенный, с простодушным, мягким лицом старший лейтенант. Не надо было быть большим физиономистом, чтобы опознать в нем издерганного бесконечными неприятностями и ненормированным рабочим днем участкового.

— Так вы ж его увезли, товарищ майор, Пугеня моего шалавого. Чувствовал, не доведет это до добра… Спортивная звезда! Разве я не сигнализировал? Так мне в ответ: «Что ты на него взъелся, нет фактов…». А какие еще факты: труп, что ли, как сейчас? Откуда все эти тысячи, чтобы так жить?

— Так это квартира Пугеня?

— Ну. А рядом — дружка его, которого убили, тот еще похлеще. Давайте посмотрим.

Сгорающие от любопытства понятые проследовали в квартиру Пугеня, замок которой легко уступил невзрачному ключику из увесистой связки, угнездившейся под полой махрового халата между раскинутых ног Шаха.

В отличие от «шахской роскоши», у Пугеня царила спартанская простота, доходящая едва ли не до аскетизма. Шведская стенка, велотренажер, штанга и гантели, болтались нунчаки на трехстворчатом зеркале — все говорило о целеустремленности хозяина квартиры. Компактный черный телевизор «Сони» слепо взирал на незваных гостей пустым экраном — но и его нельзя было счесть излишеством. Напротив, словно в ожидании чего-то интересного, восседал огромный, едва ли не метровый мохнатый мишка, к его брюшку прислонилась пожелтевшая открытка: «Лешеньке от мамы…»

Решительно миновав комнату, Строкач оказался на балконе — точной копии только что обследованного им. Те же рамы, голубизна зеркальных стекол, та же, что и с противоположной стороны, темно-красная обшарпанная фанера, загнутые гвозди, криво вбитые в неровно притертые деревянные пробки. Наверняка куча обрезков со стороны балкона Шаха представляла большую преграду для решившего пропутешествовать из квартиры в квартиру.

Осмотр жилья также не порадовал. Ничего проливающего свет на преступление — ни ценностей, ни наркотиков, ни оружия, если не считать всерьез таковым палки на веревке. При этом в соседней квартире многократно стреляли, чему свидетельством — ранение Пугеня.

Умеренная сумма денег, приземистая арабская кровать, два совершенно банальных кресла и полное отсутствие каких-либо продуктов, за исключением, пары пачек превосходного чая — початой и нераспечатанной. Все это скорее напоминало освобождающийся номер в гостинице для спортсменов, чем утопающее в роскоши гнездо преступного элемента…

Тем временем элемент в тюремной больнице проводил не лучшие мгновения своей жизни. Дырка в простреленной руке докучала не больше надоедливой мухи. Мучили мысли. Нет ничего проще, чем истолковать факт пребывания известного (и нечего тешить себя иллюзиями) боевика в одной комнате с мастерски приколотым к креслу хозяином. Все это заставит кого угодно отказаться от поисков иных подозреваемых. «Надо же было так подставиться этим сукам! Неужто при всем опыте не смог собраться, когда застучали по ушам выстрелы? Да нет, просто и подумать нельзя было, чтобы кто-то из крысятников решился напасть… А то бы ворвался как стремительно разящий шар, как ядро из ствола невообразимой пушки, весь в пружинной готовности отразить любой удар. Не первый же ведь год живу в напряжении… И кто? Зануда, полуинтеллигент-полурэкетир! Все, подставили — прямиком в убийцы… Думал, ошибки остались в юности. А оно вот как повернулось… Чем начиналось — тем и закончилось. Теперь, похоже, навсегда. Да, босс… Не такой он оказался и могучий. «Вышку» за Шаха, конечно, не дадут, да как бы руки длинные и в тюрьме не достали. Свои же приколют где-нибудь на этапе. Лучше самому на нож броситься, чем годами сходить с ума, ежесекундно озираясь. Конечно, авторитет Шаха умер еще раньше, чем он сам, ну, а вдруг щенок какой-нибудь захочет выслужиться перед матерыми волками? Жизнь — хрупкая штука. От всего этого недолго и крыше поехать, хуже нет, чем неизвестность… Ну, да недолго. Милиции тоже надо работать — на самотек дело не пустят. Небось, начальство долбит, хотя за то, что прикололи Шаха, государство премию бы должно выписать. Связи у него хорошие были, кормил и законников кое-каких. Так что могут и всерьез взяться — как не пожалеть разбитую кормушку… Ну, вот — черта помяни!..»

— Ну, что Пугень, будем разговаривать? А то вы с утра неважно как-то выглядели, теперь заметно получше. Рад за вас, честное слово. И давайте не наводить уныние друг на друга. Откровенные показания — и мне радость, и вам облегчение. Не разочаровывайте меня, и я не обману ваши надежды. Только чур не врать. Свидетельских описаний внешности ваших соратников у меня больше, чем достаточно, чтобы их найти. Дело идет к соревнованию — кто быстрее покается. А врать… Ну, дело, конечно, хозяйское, но наши дактилоскописты не ошибаются с пальчиками, а там их полная квартира. Публика известная, вот только не трогали их до поры до времени. Вот она и пришла — пора-то. Единственный круг был спасательный — Шах, сами же его и накололи. Зачем?

Строкач выжидательно уставился в лицо раненого, отливающее синеватой бледностью. Тот сумятицы в мыслях не скрывал. Принял решение быстро, отчаянно, как в омут головой. Заговорил торопливо, сбивчиво, искренне, но все равно любознательность майора оставалась неудовлетворенной.

— Не надо, Пугень. Сам воду мутить не люблю, и вам не советую. Просто обидно — за дураков нас считаете, что ли? Чтобы осторожный Шах, без телохранителя, с которым, насколько мне известно, разлучался лишь в постели, приволок домой незнакомых людей да еще и устроил поздний ужин, переходящий в ранний завтрак и завершившийся на рассвете стрельбой? И кто эти люди, оставшиеся в квартире, вам совершенно, просто абсолютно не известно? Ну, что ж, есть основания полагать, что за такую искренность гуманный народный суд, с учетом положительных сторон вашей личности, отвесит вам четырнадцать вместо пятнадцати. За убийство подонка всю катушку не размотают, и высшей меры тоже можете не опасаться. Да и не все ли равно, в конце концов, сколько дадут — думаю, у телохранителя Шаха в тюрьме могут случиться другого рода неприятности. Молчите? Ну-ну.

— Кончайте, майор, смеяться! Будто не понимаете! Тоже, нашли убийцу! Мало того, что самого чуть не угробили, еще и вы «закрыть» грозитесь. Я к этому убийству такое же отношение имею, как к мировой революции. Говорю же: привел Шах не знаю кого. Не верите — ищите. А найдете — убедитесь: я чист. Был в своей квартире, когда все произошло. И не доставайте — мне все равно сказать нечего. У нас длинные языки подрезают. Выйду — сам разберусь.

— Так скоро?

— Не переживайте — суду виднее.

— Это мне переживать? Ну, уж вы, Пугень….

— Повторяю — я чист. А под следствием сидеть — не привыкать. И доброту вашу я в …. видал. Пожалел волк кобылу!.. И нечего меня высиживать — ничего не вылупится. С правды не собьешься. Что гости были у Юрия Семеновича — еще бы не услыхать при нынешней звукоизоляции. Да и через балкон свет было видно. Квартиру? Он мне сделал, не буду вилять. Он все мог. И после этого, вы считаете, я своего благодетеля и угрохал? Фигня… Как обычно, в десять вечера, набросил я замок на его дверь, в тамбуре засов задвинул, и они тоже, изнутри квартиры. Так что дело сделал кто-то из этой троицы…

— Начали, так говорите. Гости Шаха вам известны, это очевидно. Или так и будете тащиться на заклание? Вон, брат ваш, Олег, за разбой едва пол срока из восьми лет отмотал. Разве можно деньгами жизнь мерять? Ну, пусть убийство Шаха и не на вас… И все-таки что-то мне мешает поверить в вашу невиновность. Уж очень быстро вы в уголовщину спустились. И семья…

— Да какая, к лешему, семья? Отца мы с братом знали только по корешкам алиментов, и то пока мать не умерла…

— Я понимаю, в семнадцать лет потерять мать — трагедия… Но такое случается и у других. И сбиваются с круга далеко не все. А у вас осталась, насколько мне известно, тетя. Врач, кандидат наук, они с мужем вполне могли вас поддержать. Тем более, что детей у них нет.