Охота

— Сколько тебе лет? — спрашиваю я, когда звуки и огни отеля остались вдалеке от нас.

— А что?

Нет, она вовсе не дразнится. Просто не понимает, почему я задаю подобный вопрос.

— Мне двадцать три, — говорю я.

— Я не такая старая, — смеется она, прикрывая рот рукой.

— Знаю.

Понимаю, что веду ее вниз, к пляжу. Здесь нет никакого освещения, а тропинка крутая и коварная. Протягиваю руку, она берет ее, крепко сжимая своими тонкими пальцами. Мы усаживаемся на песчаном пятиугольнике среди скал.

— Мне здесь нравится, — говорит она. — Ты пахнешь цветами. Почему?

— Думаю, это запах мыла. — Оказывается, мы все еще держимся за руки. — Ты любишь держаться за руки? — спрашиваю ее.

— М-м, да, приятно.

Я обнимаю девочку.

— А так приятно?

— Очень. Но я обгорела, так что поосторожней с моими плечами.

— Мне тебя жаль. Противное солнце!

Она смеется и откидывается назад.

— Да, противное солнце!

Я ложусь рядом с ней и прикасаюсь рукой к ее щеке.

— Ты любишь целоваться?

— Конечно. Все любят.

Я целую Черри. Губы девочки слегка приоткрываются, но она не очень возбуждена.

— Все хорошо?

— Нормально.

— Приятно?

— Да. Мне нравится.

Тогда я медленно снимаю с Черри одежду, ложусь между ее ног и трахаю девчонку.

В финале она начала царапать мою спину своими длинными ногтями. Только тогда я понял, что наделал. С дрожью отвращения скатываюсь с Черри. Да ведь я же изнасиловал ее! А она, сколько бы лет ей ни было, еще ребенок. Мне нет прощения. Девочка тихо лежала на песке среди скал. Я вошел в море и поплыл.

Трудно поверить человеку, утверждающему, что пытался убить себя. Ведь вот он стоит перед вами живой и здоровый. Тем не менее я действительно хотел покончить с собой. Плыл до полного изнеможения, крепко закрыв глаза. Как маньяк, отчаянно бил руками по воде, уже с трудом глотая воздух. В голове только одна мысль — не хочу жить. И в тот миг, когда я готов без всякого сожаления пойти ко дну, передо мной возникает скала. Должно быть, я переплыл бухту и оказался на противоположной стороне. Хуже всего то, что здесь мелко. Вода достигала лишь моих бедер. Пытался заставить себя уйти под воду с головой, однако на мели тяга к жизни побеждает влечение к смерти. Бился головой о камни, стараясь потерять сознание и утонуть, но не имел ни сил, ни мужества довести дело до конца. Добился только того, что содрал кожу на лбу и щеках. В итоге рухнул на камни и зарыдал. А потом уснул.

Утром местные мальчишки начали бросать в меня камни, чтобы разбудить. Полагаю, они думали, что я пьян. Но, увидев на моем лице кровь, пацаны убежали. Вскоре на пляж явился человек с тележкой. Он грубо погрузил меня и отвез в какую-то лачугу. Я остался один. Абсолютно голый. Через некоторое время увидел над собой очертания лица. Узнал одного из голубых, живущих в отеле. Он что-то говорил мне, я ничего не понимал. Его друг оказался поблизости. Они отнесли меня в такси и отвезли в больницу ближайшего городка.

Я находился там два дня, которые прошли как в тумане. Иногда возникали лица врачей и медсестер да каких-нибудь любопытных больных. Они приходили поглазеть на сумасшедшего англичанина, бормочущего и орущего во сне. Через пару дней вылез из постели. В шкафу нашел брюки и рубашку, только туфель нигде не было. Одежду, наверное, оставили мне голубые. Брюки оказались слишком короткими и просторными. Ничего не поделаешь, пришлось надеть. Больные что-то пытались объяснить мне, но я не понимал их. Врач хотел остановить меня у выхода — ничего у него не вышло.

Я хорошо знал прибрежную дорогу. До отеля миль двенадцать. Пошел пешком. Солнце пекло голову, асфальт плавился под босыми ногами. Меня сверлила навязчивая идея: дойти до гостиницы, признаться приемной матери девочки в моем преступлении и ждать прибытия полиции. Тогда я даже не подумал о том, что оставил бедняжку одну ночью на берегу моря. Какой ужас! Мне хотелось понести наказание за свое преступление. Две машины останавливались возле меня, водители предлагали подкинуть. Однако я продолжал свой путь пешком. Язык распух во рту, и мечты о воде путались с мыслями о скорой смерти. А к жажде надо привыкать, думал я, ибо в аду пить не дают.

До отеля добрался только к вечеру. Служащие, еще несколько дней назад хорошо относившиеся ко мне, теперь при виде меня шарахались в сторону или делали злые лица. Наверное, я походил на вампира, прокаженного или религиозного фанатика: босой, окровавленный, изнуренный. Разыскивал американскую семью по всему отелю. Так и не нашел. Обратился к администратору:

— Где американцы?

— Простите, сэр?

Дежурный был невозмутим.

— Куда подевались американцы?

— Мне кажется, вы не вполне здоровы. Позвольте, я вызову врача.

— Где они?

— Если сэр имеет в виду группу из пяти человек, то эти люди уехали.

— Куда?

— Я не знаю. Прошу вас, сэр, говорите потише, иначе мне придется позвать кого-нибудь на помощь.

Пытаюсь объяснить ему, что обидел девочку и должен понести наказание. Он только улыбается. В конце концов помогает мне добраться до номера. Голубые тоже исчезли. Никто в отеле ничего не слышал от американцев о совершенном мной преступлении. Ни один человек не знает меня.

На следующий день я все же настоял на том, чтобы администратор вызвал полицию. Два дружелюбных офицера внимательно выслушали мой рассказ и позвонили управляющему отеля. Нет никаких жалоб, не совершалось никаких преступлений. Мне следует отдохнуть и пора возвращаться домой. Может быть, меня подвезти до аэропорта?

Я так и не вернулся на место раскопок. На следующий день я улетел в Англию и уволился. Этот поступок положил конец всем моим мечтам, устремлениям и трудам. Пропала диссертация, закончилась, едва начавшись, карьера. Прощай, любимая работа. Целую неделю я практически не выходил из квартиры. Питался тем, что находил на кухне, а когда еда кончилась, лежал не раздеваясь на кровати, совершенно опустошенный. Слышал, как звонит дверной колокольчик. Приходили друзья и коллеги, удивленные моим внезапным увольнением и исчезновением. Я игнорировал их.

Наконец я понял, что надо делать. Упаковал вещи в две сумки и сел на поезд до Лидса. Книги с собой не взял, надеясь когда-нибудь вернуться. Не случилось.

Я знал, что мама должна быть дома. Она всегда на месте. Открыл дверь и увидел ее, стоящую у плиты. Как обычно, при виде меня лицо матери выражало не то радость, не то досаду.

— Большие у тебя сумки, — сказала она. — К чаю у нас картошка и колбаса. Ты всегда любил колбасу с картошкой. Есть и капуста, но ее ты терпеть не можешь.

Мать пятьдесят лет прожила в Англии, но все еще говорила с польским акцентом. Свою любовь она выражала упорным трудом и обильными обедами. Баловал меня папа, но он к тому времени уже два года как умер. Его, разумеется, погубил алкоголь. Кому нужен отец или муж пьяница? Однако мой папаша отличался от вульгарных алкашей. Он давал деньги матери на ведение хозяйства и пропивал остальные. Домой приходил веселый. Последний счастливый выпивоха в мире.

Итак, я поселился в своей старой комнате. В ней по-прежнему свисали прикрепленные нитками к потолку модели самолетов «спитфайер» и «МиГ». Папа помогал мне собирать их, а я всегда забывал раскрасить пилота, прежде чем посадить его в кабину, поэтому маленькие фигурки так и остались серыми на фоне сине-зеленого камуфляжа. Я хранил модели с подросткового возраста. Привязался к ним, можно сказать, крепился теми же нитями, что и они. Маленькие самолеты соединяли меня с детством, временем бескорыстной любви и обильных обедов.

Теперь я снял модели и отдал соседскому мальчишке с родинкой на лице, похожей на ягоду. Он с недоумением смотрел на подарки. Полагаю, сейчас у пацанов совсем другие интересы.

Время, проведенное в родном доме, благотворно сказалось на мне. Вроде исцелился. Мой ужас оброс твердой коркой. Я вновь был готов действовать. Решил начать жить сначала. Совершенно случайно поступил на курсы при службе занятости, сдал экзамены и получил назначение в Лондон. Поработал в двух местах, но никак не мог найти подход к нужным людям. Никому не рассказывал о своем прошлом, о той жизни, которую потерял. Она валялась где-то рядом в разобранном виде, вроде отдельных частей моделей самолетов. А потом, сам того не желая, оказался в налоговом офисе района Килберн.