Из собрания детективов «Радуги». Том 2

— Мне пора идти…

— Ну, Мартино, оставайся. Пообедай со мной.

— Я… я договорился…

Она снова улыбается.

— Вот оно что. Она хорошенькая?

— Очень хорошенькая.

— Тогда иди… Только загляни как-нибудь снова.

— Мне пора возвращаться домой.

— А позже? Может, на Рождество? Да, приезжай погостить на Рождество. Тут в эту пору так хорошо. Ты снова увидишь рождественскую ярмарку.

— Хорошо… если удастся… с удовольствием.

Я поцеловал ее, а она крепко обняла меня и посмотрела на меня затуманившимся взором.

— Зайди все-таки завтра, если будешь там.

— Хорошо, тетя Синичка.

— Потому что позже… к Рождеству я, может, уже отправлюсь в дальний путь. Зайди, хорошо?

— Хорошо, тетя Синичка.

У меня нет склонности пить. В минувшем году мне приходилось иногда выпивать больше обычного, но только чтобы не портить компанию. От спиртного меня клонит в сон. Поэтому я зашел в какой-то бар и пил, пока не стал клевать носом. Чего я и добивался. Потом я не без труда разыскал свою гостиницу, разделся, свалился на кровать и заснул.

Ни о чем больше не думая.

Но мысли возвратились, как только я проснулся. Они шушукались у меня в голове, их не могло заглушить даже биение пульса в висках. И я сказал себе, что все правильно, мои мысли никогда меня не обманывали. Они, как живые существа, бдят у моего изголовья.

По-моему, у меня поднялась температура. Но я встал. Я не хотел болеть.

Собственно говоря, мне незачем было идти смотреть наше бывшее обиталище. К чему? Не нужно мне больше никаких воспоминаний. Но старая графиня наверняка узнает, что я там не был, и огорчится. И надо все-таки еще раз ее навестить. Я же ей обещал.

Итак, выпив несколько чашек черного кофе, я вышел на улицу.

XIV

Молоденькая монахиня впустила меня в дом. У нее была лучезарная улыбка и веселые глаза. Прелестная девушка.

Меня и раньше удивляло, почему иной раз вполне привлекательные женщины идут в монастырь. И снова вспомнился Гамлет: «Офелия, иди в монастырь».

Это одно из многих мест в «Гамлете», которые можно истолковать по-разному. В свое время в интернате мы немало спорили на этот счет. Я-то думал тогда, что Гамлет нарочно говорит такие вещи, притворяясь сумасшедшим. Но, может быть, не так уж это безумно. Может быть, не так уж он ее любил, чтобы жениться на ней, и хотел избавить ее от злой доли — выйти замуж за человека, который впоследствии решит, что она ему «не пара»… Не слишком высокого мнения был он о человечестве, думал я. Ничего удивительного, с такой матерью и таким отчимом. Но в конце-то концов, подумаешь, какое открытие. В те времена Гамлет казался мне непостижимой личностью. Но не теперь. Ему ведь было как раз восемнадцать, по-моему. В этом возрасте подобные открытия могут потрясти человека до глубины души.

В таком смятении мыслей и чувств шел я за монашенкой, которая показывала мне комнаты. Она предложила мне войти и спросила, не хочу ли я остаться один, но я отрицательно покачал головой. Вскоре я повернулся, поблагодарил ее и сказал, что ухожу.

Она больше не улыбалась и смотрела на меня со странным выражением в глазах, словно чего-то испугалась. Не меня, чего-то другого. Возможно, чувствовала, о чем я неотступно думаю, неотступно.

После этого я зашел еще раз навестить старушку. Я весело поболтал с ней и обещал постараться приехать на Рождество.

Потом я упаковал свой чемоданчик, багажом отправил мотороллер и поехал в Париж. Пора. Они, наверное, уже вернулись.

В поезде я совершенно хладнокровно продумал, как мне себя вести. Скажу им, что мне все известно. Что я разыскал Лючию и говорил с ней.

Я хотел увидеть их лица. Доказательств-то у меня не было. Поэтому я не строил себе иллюзий.

В каком-нибудь фильме или в книжке, которыми так увлекался Луиджи, я бы прекрасно это разыграл. Сумел бы разыскать тех двоих — Лючию и ее мужа. Выманил бы у них правду, может, хитростью, а может, угрозами… Но тут не книжка и не кино. Тут самая обыкновенная жизнь. Обратиться в полицию? Скорее всего, меня высмеют. Или произойдет бесполезный скандал. Нет, пусть уж он продолжает свою блестящую карьеру. И она пусть наслаждается своим положением в обществе. Я просто хочу, чтобы они знали, что мне все известно.

Луиджи назвал бы это «идеальным преступлением». Но нет, «идеальным» его все-таки не назовешь.

Ведь Лючия что-то видела, о чем-то догадалась. Но ее удалось подкупить. Удалось выдать замуж, помочь завести дело, которое пошло очень успешно и, возможно, еще расширилось после той счастливой встречи в Авиньоне.

Все было так очевидно. В ящик письменного стола кладется заряженный пистолет — против взломщиков. Вы позаботились, чтобы каждый об этом знал. И происходит несчастный случай. Вы вызываете молодого врача, своего друга… Интересно, а полицейское расследование было? Или в Италии это не принято в подобных случаях? Да и как?… Кто заподозрит в чем-нибудь человека, заслуживающего всяческого уважения, да еще убитого горем? Вот если б такое произошло где-нибудь в трущобах… А не мешало бы полиции поинтересоваться, не было ли там какой-то причины… Другой женщины, например. Женщины, которая гораздо более «соответствует».

Развод — это всегда скандал. Кроме того, может, она не соглашалась. Кое в чем она бывала упряма, верно? Ну и другие могли быть обстоятельства.

И только ребенок, который что-то видел, что-то знает… К счастью, сильное потрясение вызвало у него провал в памяти. Теперь надо лишь позаботиться, чтобы он не вспомнил того, что забыл. Ведь ребенок может дать нежелательные сведения. Например, что в руках у матери пистолета не было, или даже, кто этот пистолет…

А кто? Мой отец? Агнес? Какая разница. Они оба это знают, и оба виноваты. Сейчас, оглядываясь назад, на все то, что меня так озадачивало и что я все-таки еще вчера считал досужим вымыслом, я не мог понять, как это я раньше ни о чем не догадывался. Но можно ли было такое подумать?!

XV

Слуга подтвердил мое предположение, что родители уже вернулись. Он сказал, что они в кабинете отца. Значит, посетителей не было.

Когда я вошел, отец читал газету. У Агнес в руках была книга, но она не читала. Она о чем-то думала. Может, как раз об этом? Мучимая совестью. Рассказывая бабушке, как все произошло, она дрожала всем телом…

Как все не произошло.

Отец поднял глаза от газеты.

— Ты?! — изумился он. И продолжал сердечно: — Что же ты не предупредил, когда приедешь? Хотел сделать нам сюрприз?

— Да, — сказал я, заставив себя улыбнуться.

— А где же твой друг?

— Он со мной не ездил.

Я помолчал, посмотрел на одного, на другого и сказал:

— Я был в Риме.

В поезде я тщательно продумал, что буду говорить, как постепенно, разными наводящими вопросами вытяну из них правду, получу доказательства, что я прав. Но теперь я все позабыл. Будто вместо меня говорил кто-то другой.

Они оба уставились на меня. Агнес мягко спросила:

— Тебе нездоровится, Мартин?

— Нет. Все в порядке. Что со мной может быть?

— У тебя такой вид, будто…

— Я пережил некоторое потрясение, — сказал я.

— Потрясение?

Они что-то заподозрили, чего-то испугались, я видел это по их лицам.

— Да, — сказал я бесцветным голосом. — Теперь я знаю. Все.

— Знаешь?…

Я посмотрел на отца. Он был в ужасе. Я этого ждал. Но не в такой же степени…

Я ожидал, что вот упадет маска и передо мной откроется лицо преступника. Но тут было что-то другое. В его взгляде, устремленном на меня, было что-то такое, что меня смутило, не знаю почему. Это был испуг, страх, да, но и что-то еще… Неужели сострадание?

Агнес встала и подошла ко мне.

— О Мартин, — мягко сказала она.

Я посмотрел на нее. В глазах у нее стояли слезы.