Вторая невеста

А Полина… Ишь ты, полетел! Он им, видите ли, помогает, а его, Федора, побоку! Ну, капитан, подожди! А он, Федор, мямлил жалко в трубку, куда и красноречие подевалось… Цицерон! Соскучился он! Если соскучился, то нужно мчаться и хватать свою женщину, а не мямлить!

Так, испытывая острое недовольство собой, растравляя обиду и придумывая страшную месть капитану Астахову, бывший капитан Алексеев подкатил к воротам дома Майи Корфу. Настроение его понизилось до точки замерзания, и, как он подозревал, это еще не предел.

Художницу, ожидавшую его у калитки, он заметил издали. Гладкие светлые волосы, черный сарафан до пят с громадным лиловым цветком на подоле, знакомое колье омега… И две серые тени — молча прыгающие вокруг собаки — тонкие, стремительные, радостно оскаленные. На фоне особняка со стеклянной стеной и высокой каминной трубой, утопающего в пышно цветущих красных и белых кустах.

Он подумал, что Майя не могла бы жить в другом доме, в многоэтажке, например, в спальном районе, в ней чувствовалось… Федор затруднился определить сразу… Чувствовалось законное право и претензия на подобный антураж, где ведущими компонентами являлись деньги, связи и художественный вкус. Новая отечественная элита, лучшая ее часть.

Майя была бледна, с синяками под глазами, казалась измученной — действительно плохо спала. Обрадовалась Федору, привстала на цыпочки и клюнула в щеку. Собаки проделали то же самое. Он почувствовал на лице их жаркое дыхание и едва уклонился.

— Брысь! — закричала Майя на собак. — Идемте, Федор. Я так рада, что вы приехали… после вчерашнего. — Она взяла его за руку, заглянула в глаза. — Я чувствую себя виноватой, та нелепая, неприличная сцена… вы теперь бог знает что обо мне подумаете!

— Ну что вы, Майя, не подумаю, — выдавил из себя Федор. — Я не заметил ничего… нелепого.

— Ну и хорошо! Хотите увидеть мою композицию, я закончила ее сегодня утром и еще не решила, как назвать: «Память» или «Прощение».

Она привела его к странному сооружению в центре поляны перед домом, если это можно назвать сооружением. Композиция была устроена из воздушных шаров разной величины, числом примерно около сотни, как прикинул Федор, притороченных к земле невидимыми нитками на разной высоте — от метра до двух. Все они были полупрозрачные, серо-голубые и покачивались как живые на легком ветерке. Четыре или пять среди них были черными. Издалека композиция напоминала облако с кляксами случайно затесавшихся ворон. В первую минуту Федор не понял, в чем странность, потом сообразил — шары были идеально круглыми, а не привычно продолговатыми или в виде капли. Сооружение производило странное впечатление, оно покачивалось, и дрожало, и казалось живым.

— Как по-вашему, какое название выбрать?

— Мне трудно сказать. Майя, это что-то личное?

— Очень хорошо, Федор! Я с самого начала поняла, что мы с вами не чужие. Мы еще обсудим это и выберем что-нибудь подходящее, согласны?

Федор кивнул.

— А шары… моя любимая форма — сфера! Вот где совершенство, правда? Самое большое совершенство в любой конструкции — искусственной или природной. Ненавижу прямые линии! В искусстве, как и в жизни, не должно быть прямых линий, вы не находите?

— В искусстве возможно, а в жизни? — удивился Федор.

— В жизни тоже.

Постояв перед «шаровой» композицией, они побрели через лужайку. Собаки Машка и Дашка (Машка в красном ошейнике, Дашка — в коричневом) вились вокруг, норовя прикоснуться, куснуть за руку, подтолкнуть носом, не обращая ни малейшего внимания на окрики Майи.

— Поразительно невоспитанные твари, — сказала она. — А ведь занимались в школе с личным тренером, это удовольствие стоило мне целое состояние. Молодые еще, глупые.

— А что это за порода? Борзая?

— Да. Хорт, русская короткошерстная борзая. Им бы на охоту, на волю, а то маются бедные. Страшно любят гостей, как вы могли заметить. Брысь! — закричала она собаке в красном ошейнике, которая вспрыгнула и попыталась лизнуть Федора в щеку. — Запру в сарае! А где наш мячик? Марш за мячиком!

Борзые и ухом не повели.

Так, в приятных пререканиях с невоспитанными Машкой и Дашкой, они двигались по дорожке, выложенной серыми и зелеными каменными плитами, обогнули дом, и глазам их открылся громадный цветник, не цветник, а целая плантация: по стенам дома пластались плети розовых кустов с мелкими цветками — красными в основном. Пышно цвели разные кусты. Буйство красок, сладкие знойные запахи, жужжание цветочных мух и пчел, брызнувшее вдруг из-за туч солнце — все это сплеталось в негромкий ликующий хор.

В дальнем углу участка сверкала боками невысокая башня из тонированного стекла, на крыше ее под небольшим углом торчали блестящие металлические пластинки, которые Федор принял за солнечные батареи. Сооружение напоминало космический корабль.

— Идемте, я познакомлю вас с Сережей, — сказала Майя. — Сергей — мой садовник, это все, — она повела рукой, — его работа. Он прямо… фантаст!

Только сейчас Федор заметил копавшегося в дальнем углу цветника человека. Они двинулись по дорожке в его сторону. Он выпрямился — стоял, опираясь на лопату, поджидая их. Был это крупный, с обритой головой мужчина средних лет, дочерна загоревший, с пронзительными синими глазами на смуглом лице. Картину довершали камуфляжной расцветки обвисшие шорты, придававшие ему вид рейнджера на покое. Собаки радостно заплясали вокруг него.

— Сережа, это наш гость, Федор Алексеев, профессор университета, — объявила выход гостя Майя.

Федор поклонился и протянул руку.

— А это Сережа, член семьи, можно сказать.

Рука Федора повисла в воздухе. Садовник молча рассматривал его со странным выражением недоброжелательного внимания на лице и не спешил отвечать. Возникла неловкая пауза, и Федор собрался было убрать руку, но тут Сережа, видимо, передумал, перебросил лопату из правой руки в левую и ответил на приветствие — смял в железной ладони руку Федора и кивнул.

«О, тяжело пожатье каменной его десницы! Оставь меня, пусти, пусти мне руку !» — невольно пришло Федору на память, он с трудом удержался, чтобы не поморщиться.

— Сережа, как лилия? — спросила Майя.

Тот снова молча кивнул — хорошо, мол.

— Ночью обещали дождь, не забудь закрыть решетку.

Садовник кивнул, все так же молча.

— Спасибо, Сережа. Идемте, Федор, я покажу вам жемчужину своей коллекции, — заявила Майя.

Они направились к космической башне, и всю дорогу Федор чувствовал между лопаток прицельный взгляд садовника, такой же жесткий, как и его ладонь.

— Он хороший, он мне как старший брат, — сказала Майя. — И предан как собака. — «Собака или все-таки брат?» — подумал Федор. — На нем все здесь держится. И у него руки прекрасные. Он был контужен в Афганистане, ему трудно говорить. Его мой отец подобрал на улице, представляете? В самом прямом смысле — Сережа лежал пьяный. Отец узнал его — это был тот самый парень, который ограбил его месяц назад — пригрозил ножом и забрал деньги. Папа… необыкновенный человек! Он привез его домой, отмыл, вылечил… Сережа был наркоманом. Он остался в доме, жена отца была против, она его сразу невзлюбила, а мне он понравился… уже хотя бы потому, что она его терпеть не могла. Он стал охранником у папы. Так мы и жили… — Майя замолчала. Потом добавила, вздохнув: — Сейчас уже ни папы нет, ни… ее, а Сережа остался, он мое наследство от отца, единственный близкий мне человек. Он живет в домике для гостей, — она махнула рукой куда-то в сторону, — присматривает за хозяйством.

Они уже подходили к башне, когда нос Федора учуял отвратительный запах разлагающейся плоти. Он задержал дыхание, пытаясь убедить себя, что ему показалось. Снова вдохнул и невольно закашлялся. Мысль, что где-то здесь разлагается труп, была нелепой. Собаки исчезли, и Федору пришло в голову, что они не пошли с ними намеренно.

Майя подошла к башне, набрала на банковском пульте код и распахнула дверь. Смрад оттуда ударил с такой силой, что у Федора заслезились глаза и он невольно отступил.