Вторая невеста

Федор судорожно выискивал предлог, чтобы оставить их одних. Что-то происходило на его глазах, закручивался некий вихрь, водоворот, поднимая муть и тревожа обросшие водорослями валуны на дне омута.

На глаза ему попалась плотная, чтобы не сказать толстая, фигура всеобщего знакомца, «желтоватого» журналиста Леши Добродеева, сидевшего за барной стойкой. Как ни странно, в одиночестве. Федор поспешно встал, извинился — пробормотал, что увидел старинного приятеля. Стелла протянула руку и сказала, глядя ему в глаза:

— Не пропадайте… Федор, кажется? У меня плохая память на имена. Вы знаете, где меня найти.

К своему изумлению, Федор почувствовал, что у него загорелись уши.

Завидев его, Леша Добродеев обрадовался и заорал:

— Федорыч! Давай сюда! А то я тут один, как дырка на картине! Ни одной собаки знакомой!

Комплимент, однако. На Лешу не обижались, на него не принято было обижаться, наоборот, его дурацкие замечания и шуточки тут же тиражировались и цитировались записными городскими острословами. Несмотря на придурковатый вид, журналист был далеко не дурак, нос держал по ветру и знал все городские сплетни. Это был именно тот человек, который нужен Федору и которому он собирался задать пару вопросов.

Они обменялись рукопожатием. Леша оказался изрядно на взводе, размахивал руками и орал по своему обыкновению. Он кивнул бармену, и тот потянулся за бутылкой «Джонни Уокера».

— За встречу! — Добродеев сделал широкий жест рукой, и Федор придержал его за локоть — ему показалось, что Леша сейчас свалится.

Они выпили и закусили орешками. Леша бросил в рот целую горсть.

— На Штеллу шлетелись! — шепеляво произнес он, дожевывая орешки. — Какой голосина, а? Сила, тембр, красота нео-пи-су-емая! Можешь мне верить, Леша в этом понимает, он консерваторию закончил, сам поет, знающие люди говорят, вполне профессионально. Четыре октавы! Даже четыре с половиной!

Журналист любил говорить о себе в третьем лице, и собеседник иногда терялся, пытаясь сообразить под словесным напором, о ком идет речь.

— Один на миллион, да что там на миллион! На десять миллионов! Вообще один на планете! Космический! Энергетика зашкаливает!

Леше хотелось болтать, он соскучился без общества. Федор молча внимал.

— Все театры мира рыдают! — журналиста несло. — И ни в какую! Нет, я всегда говорил, они не от мира сего, эти великие! С прибамбасами! Я сейчас пишу статью! Хочу накропать ее биографию, это будет бомба! Оставлю тебе экземплярчик! Уламываю, она пока ни в какую, но ты меня, Федорыч, знаешь! Я, если что задумал…

Федор внимал Лешиной болтовне, поглядывая в сторону столика, за которым сидели Майя и Стелла. Он испытывал неясное разочарование: кто они? Подруги? Любовницы?

— Кто она такая? Ты давно ее знаешь? — перебил он журналиста. Он видел, как Майя схватила диву за руку и как та выдернула ладонь. Лицо ее больше не походило на маску — оно исказилось, на нем была написана такая ненависть, что Федор опешил. Дива подскочила, отшвырнув стул, и почти побежала к выходу. Майя тоже встала и смотрела ей вслед.

— Кто? — спросил прерванный на середине фразы Леша, вытаращив глаза. — Кого я знаю?

— Извини, Леша, я позвоню! — бросил Федор и поспешил к Майе.

— Я хочу домой, — сказала Корфу, завидев Федора. — Уведите меня, пожалуйста.

Они вышли из шумного клуба в ночь — всепрощающую, прохладную, безмятежную. Прохожих на улицах было мало, машин тоже. Майя зябко поежилась, и Федор набросил ей на плечи свой пиджак. Она поблагодарила его кивком.

Несколько желтых такси в ожидании клиентов кучковались у «Белой совы».

Федор усадил Майю, собирался сесть сам, но она сказала умоляюще:

— Нет! Нет, Федор, я страшно устала. Приходите завтра обедать, я приглашаю вас… Идрия придумает что-нибудь, она прекрасно готовит. Придете?

Часы на площади хрипло отбивали время. Городское эхо, оживающее по ночам, повторяло и уносило удары куда-то вверх.

Федор задрал голову и посмотрел на небо. Подсвеченное городскими огнями, оно казалось белесым, но Алексееву тем не менее удалось рассмотреть там несколько неярких звезд.

Сунув руки в брюки, он неторопливо побрел домой. Ему было о чем подумать. Как мы уже знаем, ему прекрасно думалось на ходу.

Около дома ожил мобильный телефон. Удивленный, он понял, что вызывает его капитан Астахов.

— Не спишь? Ты… один? — спросил Коля, проявляя несвойственную ему деликатность.

— Нас много, — ответил Федор. — Еще вопросы будут? — Ему было не до капитана.

— Тут такое дело… — Коля замялся. — Зинченко умер.

— Убит? — вырвалось у Федора.

— Неясно пока. Я с ребятами у него.

— Мне приехать?

— Ну… если хочешь. Адрес помнишь? 

Глава 12. Смерть жениха

…В квартире Зинченко царил страшный беспорядок. Вывороченные ящики письменного стола, разлетевшиеся бумажки, квитанции, брошенные на пол одежда и обувь; подушка с дивана, оборванная занавеска… Здесь, казалось, пронесся ураган. Двое понятых жались в прихожей на табуретках.

Хозяин сидел за столом на кухне, положив голову на сложенные руки. Перед ним стоял стакан, один, и почти пустая бутылка водки. Еще с десяток бутылок валялось по углам.

— Когда? — спросил Федор у Коли, сопровождавшего его.

— Лисица говорит, около трех дней. Точнее… сам понимаешь.

— Федя Алексеев! — воскликнул радостно маленький седенький судмедэксперт Лисица, известный своим неунывающим характером, на котором никак не сказалась «убийственная» профессия. — А я смотрю, ты или не ты! Соскучился?

— Соскучился, — признался Федор.

— А ты возвращайся! Работа найдется!

— Я подумаю, — пообещал Федор. — Как по-вашему, он… сам?

— Вскрытие покажет! — живо ответил Лисица. — Стакан один, во всяком случае. Ты в спальне уже был?

Отвечая на вопросительный взгляд Федора, Лисица кивнул в сторону спальни. Там тоже были люди — щелкали блицы, доносились громкие голоса. Федор перешагнул через порог и вздрогнул — на люстре медленно поворачивалось вокруг собственной оси на сквозняке длинное белое подвенечное платье…

Коля тронул его за плечо, сказал негромко:

— Одна из понятых — соседка Зинченко, поговори с ней, ты же у нас спец по разговорам с дамами. Зовут ее Мария Андреевна. Она что-то слышала…

Мария Андреевна поднялась с табуретки навстречу Федору. Была это женщина лет семидесяти с заплаканным лицом.

— Мы можем поговорить? — спросил Федор.

— Здесь?

— Давайте пойдем к вам…

— А можно?

— Вы уже подписали протокол?

Она кивнула.

— Я знала Павлика еще ребенком, — начала соседка, когда они сидели за столом в ее небогатой комнате, — шустрый был, не передать! Все драки затеивал, родители других детей бегали жаловаться. Отец его строгий был, начальник автобазы, порол Пашу нещадно, мать заступалась, так и ей доставалось. Пил, конечно, да шофера все пьют, умер от сердца. А за ним и мать сошла. Все тогда думали, что Павлику прямая дорога в тюрьму, ан нет, выправился. Пошел учиться в автодорожный техникум, потом зарабатывать стал с дружком… Костик, вежливый такой. А потом, смотрю, у Паши и невеста завелась, и жить стали вместе, не помню, как ее звали. Оторва еще та была! Ему под стать, драки чуть не каждый день. Но любил ее сильно — каждый день летел домой с цветами. А перед самой свадьбой ее убили. Тут у нас все считали, что это Павлик ее. Знаете, на чужой роток не накинешь платок. А я так всем и говорила: «Не мог Павлик! Сердцем чую, не мог!»

Его тогда ох как потаскали, все думали, посадют, но как-то он вывернулся, не смогли ничего доказать, а убийцу так и не нашли.

Потом были всякие-разные бабы, жили по два-три месяца, да и съезжали. А он себя гробил работой, вечно в разъездах, вечно в дороге, приедет голодный, а дома никто не ждет. Я его к себе забирала — усажу, налью борщику да картошки с мясом дам, а он худой, щетина торчит, страшный… Думаю, лишь бы не запил. Да ничего, Бог миловал. Так и прошло… — она задумалась, вздохнула, — годков семь-восемь, поди. Ох, времечко бежит, не остановишь. Потом он перестал ездить, открыл свое дело. А тут и Алинка появилась. Хорошая, хозяйственная, всегда слово доброе скажет. И подружку ее знаю, тоже хорошая… не помню, как зовут. Я радовалась, думаю, повезло парню наконец. А тут такое горе… И аккурат накануне свадьбы, как проклятие какое. Не знаешь, что и думать. Павлик, бедный, страшно мучился, бегал, искал Алинку-то. К нему Костя все время ходил, дружок, и подружка Алинкина, а потом, смотрю, навещают его все реже и реже. Он запил, из дому перестал выходить… А теперь такое горе, такое горе! Сгорел! Как мором всю семью выморило… и тех, кто рядом был. Судьба! А за какие грехи, кто ж сказать может…