Пороги рая, двери ада

Я впилась зубами в подвернувшегося под руку плюшевого мишку, мне казалось, что стук моих зубов и даже стук сердца могут выдать меня. Хотя какая теперь разница — все равно живой мне не остаться, если не убьют, обнаружив, то сгорю живьем. Находясь в полуобморочном от ужаса состоянии, я то покрывалась липким холодным потом, то заливалась неестественным жаром от пяток до самой макушки. Наверное, так чувствуют себя животные на бойне, зная о неизбежной смерти.

Краем сознания я слышала какую-то возню около радиатора, потом послышалось отборное ругательство.

— Что такое? — всполошенно спросил Игорек.

— Да зажигалка, блин корявый! Не работает, дешевка китайская! Дай твою!

— Я свою в куртке в машине оставил, — пробубнил растерянно Игорек.

— Так сходи за ней! И не психуй ты, все уже позади.

— Ладно, я мигом! — и раздались торопливые удаляющиеся шаги.

Я, наконец, смогла перевести дыханье и вытащила зубы из несчастной игрушки. Неизвестный мне человек шуршал неподалеку, что-то бормотал и даже громко зевал. Потом звуки стали глуше. Я осмелилась приподнять голову и в рассеянном листвой свете фар увидела высокую сутулую фигуру, направляющуюся к ближайшему дереву. Подойдя к нему, мужчина принял характерную позу, послышалось журчанье, и я поняла, что могу использовать крошечный, почти микроскопический шанс, пока он справляет нужду.

Стараясь двигаться бесшумно, я почти без надежды потянула ручку двери, с которой до этого не могла справиться. И произошло чудо — она открылась сразу и бесшумно. Но прежде, чем выскользнуть в образовавшуюся щель, я наклонилась к телу своего мертвого мужа, с трудом нашарила и вытащила из внутреннего кармана его ветровки бумажник. Потом схватила Егоркиного мишку и выползла из машины.

Почему-то мне казалось, что бросить игрушку невозможно, как невозможно оставить на сожжение собственного ребенка.

Моля Бога, чтобы убийца не услышал, я осторожно закрыла дверь. Как хорошо, что у дорогих машин они захлопываются почти беззвучно! Мужчина удовлетворенно крякнул и тихо засвистел. Понимая, что он вот-вот вернется, я торопливо поползла в глубь кустов, опираясь на локти и прижимая к груди медвежонка и бумажник Севки. Я успела отползти только на несколько метров и затаилась в зарослях, понимая, что если негодяи подожгут машину, то шансов уцелеть при взрыве бензобака у меня очень мало. Но мысль о том, что после моей смерти Егорка останется на этом свете совершенно один, а подлые убийцы безнаказанно достигнут своей цели, заставляла меня действовать отчаянно и одновременно расчетливо. Я загнала в глубину своего естества боль, страх и горе и замерла без движения, вжавшись в палые прошлогодние листья и молодую траву.

Наконец Игорь вернулся, сам поджег какую-то бумагу, наверное, прихваченную из машины газету, и швырнул ее через разбитое лобовое стекло в салон. Пламя разгоралось вначале медленно, но потом, видимо, занялась обивка сидений, огонь вспыхнул и загудел. Мужчины торопливо пошли прочь. Я встала на четвереньки и, стараясь, чтобы между ними и мной была машина, поползла в противоположную сторону.

Ужасное чувство, что в пламени сгорает человек, которого я когда-то так сильно любила, отец моего ребенка, такой близкий и родной Севка, вызывало у меня судорожные всхлипы и дикое желание наброситься на проклятого Игорька и вцепиться ему в кадыкастое горло.

Когда бензобак, наконец, взорвался, я была уже так далеко, что не пострадала, только упала лицом в землю и лежала так несколько минут. Потом, приподнявшись, увидела вдалеке габаритные огни удаляющейся машины.

Сколько я брела по кустарнику, перешедшему затем в реденький лес, не знаю. Утро застало меня спящей в обнимку с грязным голубым медвежонком на краю вспаханного поля. Наверное, я просто упала в изнеможении и отключилась. Все мое тело болело и, кажется, представляло собой один большой синяк. Нос распух и ныл, кофта на локтях была изодрана, а сами локти саднили. Тупо мотая головой, я уселась на земле и огляделась. Вокруг не было видно ни людей, ни каких-либо строений, только поле да росшие купами кустарники и невысокие деревья.

Я встала и наугад побрела вдоль поля, надеясь, что увижу хоть какую-нибудь дорогу. Ведь если поле вспахано, значит, к нему должны были как-то подъехать. В голове царило такое смятение, что я могла выделить только самые простые мысли, все остальное было сплошным ужасом. Неужели это действительно произошло с нами — со мной и Севкой? Может быть, я просто сошла с ума, брожу неизвестно где, все меня ищут, муж ждет дома вне себя от беспокойства, Егорка спрашивает Симу: «А где мамуля?»

Тут я споткнулась и уронила мишку. Нагнувшись и протянув за ним руку, я заметила, что моя ладонь и пальцы покрыты странными грязно-коричневыми пятнами. Такие же пятна были на голубой шкурке медвежонка. Еще не понимая, что это такое, я поднесла пальцы к носу и ощутила слабый кисловатый запах засохшей крови, крови моего мужа. Уткнувшись лицом в голубое пушистое тельце, я просидела в густой траве неизвестно сколько времени, но так и не смогла заплакать. Казалось, внутри меня не осталось ни капли влаги, чтобы выдавить хоть одну слезинку. Потом снова поднялась и пошла.

Наконец, обойдя почти половину поля, я увидела измятый участок травы под несколькими старыми березами и ровную проселочную дорогу. Очевидно, здесь совсем недавно был лагерь трактористов. Около берез виднелось свежее костровище и лежало бревнышко для сиденья. За бревнышком я отыскала ржавое ведро, в котором было немного воды, пару пустых бутылок из-под водки и размокшую от росы красную пачку с надписью «Прима».

Пить воду я не рискнула, только осторожно умылась и вымыла руки выше локтя. Рукава пришлось закатать, так хоть не было видно дыр. К счастью, джинсы не порвались, только были сильно испачканы на коленях. Хорошо, что вчера я одела не какой-нибудь светлый костюмчик или сарафанчик. Поехала в чем была — в черных джинсах, кроссовках и темно-зеленой кофточке, просто из-за головной боли переодеваться не хотелось.

Я принялась отряхивать одежду от грязи, прилепившихся колючек и паутины и внезапно ощутила, что в кармане джинсов что-то лежит. До сих пор не понимаю, как я ночью не потеряла Севкин бумажник, не помню, когда сунула его в карман, напрочь забыв о нем. Я поднесла портмоне к лицу и ощутила запах кожи и едва уловимый, до боли знакомый запах любимого Севкиного одеколона. Кажется, у меня появилась странная звериная привычка обнюхивать предметы…

Открыв бумажник, я обнаружила в нем три кредитные карточки и какую-то сумму денег в рублях и долларах, считать я не стала. Кроме того, там были наша с Егоркой фотография в целлулоидном окошке, водительские права Севки, несколько разных визитных карточек и маленький ключик, скорее всего от кейса.

Уже собираясь сложить все это обратно, я заметила в одном отделении смявшуюся в гармошку потертую бумажку. Неизвестно зачем я извлекла и ее.

Это была какая-то квитанция, кажется за парковку. На обороте квитанции черной гелевой ручкой был набросан портрет Севки. Скорее, это было похоже на шарж, но обычно шаржи преувеличивают недостатки изображаемого человека, а этот рисунок, сделанный буквально несколькими линиями, явно льстил, усиливал своеобразную красоту моего мужа. Крупный выступающий вперед нос, подбородок с едва заметной ямкой, густые дугообразные брови — все было нарисовано в такой своеобразной гармонии, что было понятно — рисовал человек, талантливый и к тому же очень хорошо относящийся к Севке. Рисунок поставил меня в тупик, мой муж был тщеславным человеком и наверняка должен был показать мне такой удачный портретик, тем более, что, судя по виду бумажки, он довольно долго таскал ее в бумажнике. Почему же не похвастался? А, вот почему — я рассмотрела внизу крошечные, миллиметровые буквочки, почти стершиеся, и с трудом прочитала: «I love you». Выходит, рисунок был сделан женщиной, влюбленной в моего мужа.

Ну и что? Севка всегда пользовался успехом у слабого пола и не скрывал этого. Ему доставляло удовольствие красоваться среди дам, но при этом я была уверена, что заводить настоящие романы ему было просто недосуг, главным романом его жизни была работа, вернее делание денег на работе. Это по-настоящему увлекало его, как других увлекает игра в казино. Он тоже играл, но его игры были более разнообразны и требовали истинного мастерства. Да, Севка был просто помешан на своей работе. Иногда мне казалось, что и меня-то он выбрал в жены, только потому, что я никогда не лезла в его дела, не упрекала за постоянную занятость, спокойно относилась к поздним приходам домой и срочным отъездам в любое время суток.