Чужая осень (сборник)

Жаль Луиджи, но он сам виноват. Товар должен был пойти к нему отменный, даже Шишкин, которого итальянцы очень любят покупать. Сиди себе у теплого моря, жди попутного ветра, который тебе, кроме Шишкина, принесет полотна Стилиануди и кое-что еще. Так нет, темпераментный этот Луиджи, как истинный итальянец. Видимо до того встретиться со Стилиануди не терпелось, что он связался с другим, пока еще живым греком. А у этого грека две проблемы — деньги девать некуда и очень он итальянцев любит. Не всех, конечно, Луиджи, думаю, не в его вкусе был, но Рафаэль этого грека вполне устраивал. Только не тот, что в свое время песенки пел, а потом куда-то запропастился, а совсем другой.

Семь работ великого Рафаэля притащил Луиджи заказчику, которому плохо спалось по поводу того, что эти полотна почему-то находятся в будапештском Музее изобразительных искусств, а не в его скромной хибарке в Салониках. На этих Рафаэлях Луиджи и сгорел. А против грека улик вообще нет и значит к краже он отношения не имеет. Вот поэтому сомнительных методов работы я себе никогда не позволял, несмотря на то, что в свое время трудился и под началом Горбунова, и под руководством моего тестя. Вышегородский, порой, такое вытворял…

Пусть в нашей стране благодаря общеобразовательному уровню населения и искусствоведов можно смело продолжать семейные традиции, мне почему-то сразу стало неинтересно идти по стопам Вышегородского. Хотя до сих пор в одном из музеев средней полосы России экскурсоводы задыхаются перед отдыхающими из санатория от радости общения с прекрасным. До того хорошие копии висят на стенах музея — экскурсоводы об этом не догадываются.

В самом деле, объяснял мне тогда Вышегородский, не все равно этим олухам, что на стене висит, лишь бы она не голая была? А если все санатории и дома отдыха откажутся от экскурсий по музеям, так эти самые экскурсоводы вообще рискуют без работы сидеть. Ведь основная масса людей даже не знает, где находятся музеи в родном городе. Зато, попадая в другой, тут же прут в музей толпой, хотя сами не понимают, зачем им это надо. Потребности в общении с прекрасным у людей никто даже не собирается вырабатывать, если, конечно, это не величайшее произведение киноискусства, например. Как было с фильмом Матвеева «Особо важное задание», на который пролетариат перся под угрозой не получить квартальную премию.

Так что мне все-таки легче, чем Луиджи, хотя такая уверенность не снимает многих проблем. А что делать? Только в Западной Европе больше пятисот магазинов, специализирующихся на подлинном антиквариате, кто-то же должен думать, чем они будут торговать завтра. Вдобавок, Восточная Европа освободилась от нашей нерушимой дружбы, так что волей-неволей нужно расширять сферы деятельности. А ведь есть еще Америка, Япония, они тоже хотят наслаждаться прекрасным. Иначе почему генеральный директор Всемирной организации здравоохранения Хироси Накадзима тащил внаглую через кордон жменю икон? Потому что прекрасное любит до того, что даже не понимает, как его нужно вывозить без претензий со стороны таможни. Сидел бы этот деятель дома, связался бы со мной по телефону, я ему не шесть икон, а чего только душе за баксы угодно, доставил бы через Владивосток в лучшем виде. Как, например, Малевича во Францию.

Малевич этот мне не был нужен, авангард в личной коллекции — редкость, в основном, наследство Вышегородского. Это старик на авангарде помешан был, воровал его, где только мог, пока я лично не отучил его от вредных привычек через полгода после свадьбы с Сабиной. С тех пор мы работали вполне легально, по крайней мере, без краж обходились. Так что из-за тяжелого материального положения решил я с Малевичем расстаться и вместо этого небольшого полотна купить маленький, в гектар, участок на берегу моря. Ничего, через пару лет каждый метр этого участка при правильном подходе к делу миллион будет стоить.

За Малевича я по этому поводу тот же миллион и потребовал. И хотя он предназначался для Франции, о франках речь не шла. Я ведь живу в стране, где национальными являются два вида валют — марка и доллар. О других свободно конвертируемых купюрах здесь даже не подозревает основная часть населения, а отрываться от народа как-то неудобно. Словом, французский партнер дал добро на мою цену. Деньги он на мой швейцарский счет переводил исправно, но доставить ему товар было несколько тяжелее, чем перекинуть баксы из французского банка в швейцарский. А партнер мой, кстати, хоть француз, но принял швейцарское подданство, чтобы на налогах экономить. Вот дает, родину за меньшие налоги продал, не то что я. Пусть мой «Козерог» в трубу вылетит, но гражданства не поменяю, до того им горжусь.

В общем, Малевич попал во Францию вполне официально. И в этом была вся прелесть операции. Причем, я все сделал чуть-чуть умнее, чем мой киевский коллега Бякин. Он, конечно, коллекционер великий. Взял и отправил на выставку в Тулузу четыре полотна, до того ему хотелось, чтобы французы пообщались с прекрасным. А когда Франция насладилась искусством, принадлежащим Бякину, полотна вернулись к своему хозяину. Будь это лет десять назад, на том бы история завершилась. Бякин занялся своей экспозиционной благотворительностью, когда Советский Союз уже шатался с нездешней силой, но собиратель продолжал действовать, будто на календаре тридцатый год. Так что к довольному донельзя коллекционеру, млеющему от того, что благодаря ему французы повышают свой культурный уровень по части живописи, заявились сотрудники КГБ. И навязчиво стали намекать, что из Франции в Советский Союз вернулись копии собственности Бякина.

Собиратель, естественно, стал разоряться, что он-то эти работы от фуфла дешевого отличить может. И его картины — самые настоящие подлинники. Хотя сотрудники госбезопасности намекнули ему, что перед отправкой за рубеж сделали на холстах секретные метки, которых теперь не могут найти даже при помощи самой современной аппаратуры, Бякин твердо стоял на своем, как Леонид при Фермопилах или Леонид Ильич на Малой земле. Даже несмотря на то, что стало известно: во Франции возле этих полотен отирался профессор Эжен Маков, один из самых крупных специалистов по русскому авангарду.

Это точно — специалист он великолепный. Даром, что ли искусствовед Дорн обвинял Макова в фальсификации картин Ларионова, когда этот французский профессор устраивал выставку в Женеве? И хотя Маков тыкал пальцем в сторону картин, доказывая словами их исключительную подлинность, Дорн с помощью анализа пигментов пастелей полотен сходу доказал, что это такой же Ларионов, как он секретарь партячейки союза женевских художников. Потому что титановые белила появились на рынке уже после того, как сам Ларионов уже бы ничего не смог нарисовать, даже если его обязывало взять в руки кисть Совнаркомовское постановление.

Так что я с Малевичем на таком топорном уровне работать не собирался, а вывез его официально. Правда, не самолично, но это уже детали. Приперся один из отъезжантов на комиссию по вывозу ценностей. Ну, после костров из икон теперь почему-то даже дрянная айка тридцатого года — тоже великое сокровище. Хотя, при большом моем желании, эта комиссия и по поводу Ван Гога дала бы заключение, что такая гадость нашей стране даром не нужна.

А тут к ним без моих предварительных звонков припирается отъезжант и приносит работу Малевича. Комиссия аж в воздух взвилась, председатель мне звонил: нет желания Малевичем разжиться? Потому что такую ценность вывозить он не позволит ни за какие деньги. Хотя я-то знаю, что он за определенную сумму разрешит вывезти что угодно, вплоть до штанов Свердлова из музея Революции, но ответил неопределенно. И тут такое началось, картину в конце концов подвергли экспертизе и она оказалась фуфловой. Больше того, это был никакой не Малевич, потому что живопись намалевана на полотне, выпускавшемся в сороковые годы. Вдобавок под фуфловой записью Малевича обнаружили другое произведение искусства — портрет великого Куйбышева, что еще раз доказало справедливость оценки даты изготовления холста. Так что выкатился отъезжант с этой гадостью за кордон. А то, что под Куйбышевым прятался подлинный Малевич, он даже не догадывался.