Чужая осень (сборник)

Узнай об этом дорогой Петр Петрович, до того бы мог растрогаться, что в память обо мне сходу кабасю эту в свой штат определил бы… Уже после встречи с кабаном я подумал: окорок не помешал бы. Но такая дельная мысль пришла в голову часа через два после тот, как кабан не спеша проломился сквозь заросли. Окорок у меня, вообще-то есть, как и многое другое. Разве что вкусный, по мнению главного инженера, «Вискас» отсутствует. Не сомневаюсь, если бы Рябов доверил собирать все необходимое Косте, одним кошачьим кормом его шуточки не ограничились.

Я обеспечен всем необходимым так здорово, что в голову начинают лезть дурные сомнения: может быть Рябов хочет, чтобы его непосредственный руководитель здесь встретил Новый год? Хорошо еще, если христианский, у иудеев год начинается в сентябре, так что, в крайнем случае, всего каких-то одиннадцать месяцев осталось. Напрасно, что ли, Рябов рассказывал о сроке, который отбыл на острове Робинзон Крузо?

Единственный плюс моего пребывания неизвестно где — рыбалка. Неподалеку от палатки плещутся в гигантском садке щуки и окуни. Если серьезно, Рябов сказал, что пробуду я в этих первобытных, хотя и не общинных условиях, не больше недели, так что вполне смогу порадовать своих сотрудников собственноручно пойманной рыбой. Что правда — то правда, я даже десятикилограммовую щуку взял. Небольшая блесенка «Мепс» привязана непосредственно к леске, без металлического поводка, чтобы приманка лучше играла. Щука взяла блесну уголком пасти, иначе вряд ли мне бы удалось извлечь из реки этот трофей. И хотя спиннинг «Дайва» угрожающе изгибался, а катушка «Митчел» сдавала леску при сильных рывках хищника, я все-таки выволок ее на берег. А потом почему-то подумал, что за мной идет охота, как за этой щукой. Только вот глотать сомнительные приманки мне почему-то не хочется.

Словом, отдыхаю, бездельничаю, на блесну щук-окуней таскаю — и удачно. А то как ведь бывает, зря, что ли, поэт Аполлон Николаевич Майков писал: «…Тащу — леса в воде описывает круг, уже зияет пасть зубастая — и вдруг…». Вот этого вдруг мне не нужно, леска у меня — самый настоящий «Титан», Майков о такой мечтать не мог. И поэта я вспомнил не случайно, потому что не так давно купил превосходную работу Крамского. На холсте изображен человек в челноке, заведенном в камыши, внимательно следящий за поплавком. Студент через пару дней поведал мне, что рыбачок этот — поэт Майков, а также традиционно бестактно пытался выяснить, откуда взялось это полотно, которое, по его сведениям, хранится в Государственном литературном музее. Я, конечно, и без Студента догадался кое о чем. Например, какой настоящий рыбак отправится удить в светлом пальто и стетсоновской шляпе? Это было для меня главным вопросом. А что касается музеев, то тут я специалист поглавнее Студента.

Вот недавно погорели сотрудники Центрального государственного архива Октябрьской революции. Крали подряд все, что должны оберегать. Я-то раньше думал, в этом революционном архиве, кроме записных книжек Луначарского, можно только портянками Буденного разжиться. Разве Екатерина Вторая или Кутузов ковали Великий Октябрь? Нет. Может быть поэтому сотрудники революционного музея и повытаскивали из архивов их письма, вместе с отчетами комиссии, допрашивавшей декабристов, чтобы восстановить историческую правду. Или потому что искренне считали — бумагам проклятых царедворцев не место рядом с письмами революционера Баранова, требовавшего от жены поскорее прислать за решетку стамбульского табаку и чаю, непременно от фирмы Шустова. Вот эти хранители подлинных революционных сокровищ и украли малоценные экспонаты. Но, к их оправданию, главных реликвий музея не тронули. И, конечно же, придурки музейные решили бумаги старинные не на родине продать, а исключительно за границу. Так если каждый будет только на зарубежный рынок работать, что, я один должен о внутреннем думать?

Хотя я трудолюбиво обеспечивал хорошими вещами своих заграничных партнеров еще в те времена, когда эти музейщики считали: письмам Екатерины — цена три копейки согласно описи в базарный день. Вот дурачье, на таможню прицелилось. Да я знаю, кто в той же Москве им за эти письма заплатил бы побольше баксов, чем любая заграница. Потому что информация — это основа основ бизнеса, тем более такого, как у меня. Я же работаю на десять процентов населения планеты. Но сколько добровольных помощников развелось за последнее время.

Честно скажу, иконы я переправлял давно. В те годы, когда эти предметы культа не принимались в комки из-за своего зловредного содержания, а в некоторых колхозах еще сохранялись кормушки для коров со следами живописи древних мастеров. Вот и отправлял я отсюда иконы, чтобы из них новых кормушек не посбивали, и при виде их пионерам в голову не лезли дурные мысли о возможном существовании святых и Всевышнего.

А то, что по самым скромным подсчетам за пару десятков лет из Союза за границу попало около тридцати миллионов икон, так слава Богу. Там их жечь не будут, на помойку выбрасывать тоже. Кто-то, конечно, может возразить — сейчас у нас их тоже вряд ли начнут палить. Сейчас — да. Но еще лет десять назад — палили, а сегодня этой растопки в стране осталось до того мало, что уничтожать почти нечего.

Не зря все говорят — у нас страна богатая. Небольшая икона, девятнадцатого века, прошу заметить, не пятнадцатого — восемнадцатого, стоит в Германии до ста тысяч марок, в Штатах — больше тридцати тысяч долларов. А Велигуров — придурок дворцы грабил, а из икон командовал кормушки сбивать и переплавлять ценнейшую церковную утварь. Это же сколько еще нажить можно было, но видимо Владимир Ильич в своем атеистическом рвении запретил подчиненным на поповских культовых вещах наваривать. В самом деле, что им, Эрмитажа было мало, дворцов всяких, чтоб еще иконами торговать? Словом, о потомках заботились, чтобы им что-то осталось на вывоз. И обо мне, в частности.

Конечно, за двести долларов любой шереметьевский таможенник разрешит протащить через границу чемодан икон. Но этот вариант для малоимущих. Впрочем, как и для тех, кто пользуется Чопом, Ужгородом, Брестом. Хотя еще два года назад за триста тысяч деревянных именно через Брест мой товар шел к итальянскому партнеру. Хороший парень Луиджи, но ему тяжко было работать в условиях проклятого капитализма, признаюсь откровенно. Итальянцы-сквалыги из холстов Тициана костры почему-то не разжигали и кормушки для коров у них пластиковые. А если у кого-то в доме валяется ненужный хлам в виде картин или скульптур, то вряд ли Луиджи удалось бы купить какую-то «Венеру» за тысячу лир, чтоб потом перекинуть ее за полмиллиарда. Такая разница между закупочной и подлинной ценой возможна только у нас.

Мне легче и потому, что сам не знаю, при каком строе веду дела. Через Прибалтику, Грузию и Молдову можно вывозить что душе угодно, но в основном, этими странами пользуются коллеги покойного Камолова, аферисты-металлисты. Еще не хватало рисковать, пусть даже одной-единственной вещью, в сравнении с которой контрабандная «вертушка» бензина такая мелочь, на потерю рукой махнуть можно. У меня много надежных каналов. Например, один из них существует благодаря старому законодательству в новых исторических условиях. Напрасно, что ли, до сих пор действует постановление Совмина от 20 ноября 1953 года, согласно которому все сотрудники дипломатических миссий освобождены от таможенного контроля? А один дипломат может вывозить контейнерами шесть тонн личных вещей. Так неужели среди этих шести тонн не отыщется места для десятка килограммов моего товара? Такса твердая, годами накатана: транспортировка чемодана — десять тысяч долларов. Конечно, к французам или немцам с такой просьбой соваться было бы глупо. Даже если товар предназначался в их родные страны. Зато наши африканские братья берутся за дело с явным удовольствием. Я раньше даже не знал о существовании таких стран, как Острова Зеленого Мыса или Габон. А теперь хорошо знаю — есть такие державы и люди там живут достойные, ни одного прокола за восемь лет. Луиджи об этом только мечтать мог, что лишний раз доказывает преимущество нашего образа жизни, как учил рассуждать великий Черненко.