Лабиринты надежд

- Извините, я перепутала. Я шла в другую сторону, - сказала она по-английски, отступая на дорожку.

- Вы не перепутали, прекраснейшая. Я Мухаммед Али-Шах. Вы - моя желанная гостья.

- Где мой друг?

- Все ваши друзья здесь. - Он жестом предложил ей войти. - Немного терпения.

Поднявшись по каменной, покрытой ковровой дорожкой лестнице, Лара оказалась в гостиной. Большая комната с мягкой мебелью и камином. Опущенные шторы на стеклянной стене чуть колебал ветер. В полумраке горят свечи в серебряных канделябрах и благоухают цветы. Везде - в многочисленных вазах, стоящих на полу, на столике, на камине - охапки белых роз.

Хозяин сбросил свое одеяние, оказавшись в прекрасном вечернем европейском костюме и бабочке.

- Вот видите, я достаточно европеизированный араб, чтобы уметь уважать обычаи гостей. Белый цвет сегодня для меня - цвет обещания и любви. А все эти цветы - для вас.

- Значит, розы на сцене я получила...

- От меня. И получите их, сколько пожелаете, а также жемчуг и бриллианты. Вам не идет бижутерия. - Смуглая рука резким движением сорвала с шеи девушки нить чешского жемчуга. Бусинки рассыпались по ковру. Словно загипнотизированная, Лара смотрела на разбегающийся жемчуг. Жемчуг - это слезы. - Не жалейте о потере, дорогая. У меня есть кое-что взамен. Самоуверенный, иронически улыбающийся человек был похож на Пламена - те же огненные глаза, смоляные кудри, бронзовый отсвет кожи. Ей казалось, что чары рассеются и веселый болгарин вдруг рассмеется, сбросив маску "шейха".

Мухаммед протянул черный футляр, щелкнул замочком - жемчужное ожерелье заиграло матовым отсветом.

- Подарок госпоже моего сердца.

- Вы с ума сошли! - Гневный румянец залил щеки Лары. - Что вам угодно?

- Любви. Я видел много девушек в вашей стране, но я выбрал тебя. Ты сама - драгоценность. Эта кожа, похожая на перламутр морских раковин, эти волосы, словно тончайшие золотые нити, и глаза, в которых гневно плещет морская синева... - Он медленно приближался, подступая вплотную.

- Я сделала другой выбор, мистер нахал! - Она сошвырнула с подставки на пол оказавшуюся под рукой вазу с цветами. Но не сумела вовремя увернуться.

- Это большая ошибка, - араб крепко обнял её. - Ты поймешь, как ошибалась. В этой дикой стране нет никого, кто мог бы поспорить со мной в искусстве любви. - Крепкие, сильные и одновременно гибкие пальцы пробежали по её позвоночнику, губы прильнули к шее...

Еще переполненная ощущениями поцелуев Пламена, Лара закинула голову, теряя волю к сопротивлению. Она пришла в себя от ласк чужих рук, медленно, но властно, срывающих с неё одежду. Лара рванулась, упав на диван, потом на ковер, но так и не высвободилась из могучих объятий. Распалившийся мужчина не собирался отступать. Клочья разорванных кружев валялись среди рассыпанных роз, сопротивление нежной блондинки лишь сильнее разгорячало Мухаммеда.

- Отпусти! - Закричала она. - Тебя посадят в тюрьму за насилие!

Мужчина смеялся, тихо, сладострастно. Сжав руки Лары, он целовал её грудь.

- Ты будешь очень довольна, бэби...

- Спасите! - Что есть духу закричла Лара по английски, вспомнив о слугах араба. Больше ничего она сделать уже не могла.

С оглушительным хлопком распахнулась рама стеклянной стены, сквозняк загасил свечи, некто с воплем "Щид!" отбросил насильника в сторону и, подхватив Лару, потянул её за собой.

- Нет! - успела пискнуть девушка. - Ладонь зажала ей рот, а знакомый голос шепнул:

- Бежим скорее! Здесь много слуг. - Пламен накинул на плечи Лары джинсовую куртку. На его шее болталась камера. Они выскочили через окно на балкон и успели спуститься по стволу дикой яблони вниз, когда в гостиной зажглись люстры и раздались мужские голоса, быстро и возмущенно тараторящие по-арабски.

На диком пляже, залитом лунным светом, было пустынно. Утихшее море ласково играло чешуей лунной дорожки. Пахло водорослями, ночными цветами и юным счастьем.

- Обичам те, - серьезно сказал Пламен.

- Я тоже. Я тоже люблю тебя, - прошептала Лара. - Я выучу болгарский. Наши дети будут говорить на всех языках сразу.

- А ты - ты станешь самой лучшей женой на свете, моей главной моделью, моей единственной любимой...

У лавок, окружавших теннисный корт, после посиделок распивавших здесь пиво чехов остались бутылки. Стекло звякнуло под ногой Зиновия, он споткнулся, успев заметить скамейку, на которую довольно точно приземлился. Когда на него не смотрели посторонние, он был не так уж нелеп. И не так некрасив. Высокий лоб и крупный нос выглядели значительно в темноте, подсвеченной голубым неоном редких фонарей. За кустами, окаймлявшими спортзону, тихо шумел прибой. Зиновий отряхнул с брючин засохшую глину и протер носовым платком стекла очков, затем уставился на площадку теннисного корта, возле которой сидел. Поле корта превратилось в шахматное, на нем обозначились фигуры, вступившие в сложные взаимоотношения. Они стали миром Зиновия, в котором ему, только ему принадлежали полномочия верховного главнокомандующего. Он не слышал, как на диком пляже колокольчиком рассыпался девичий смех и голос с мягким акцентом шептал и шептал что-то, делая долгие многозначительные паузы...

... Шум карнавала угасал. Опустела танцплощадка, молодежь разбрелась компаниями и парочками продолжать свой праздник до утра.

- Никто не видел Анжелу? - спохватился уже собравшийся уходить Саша. Сбросив серебряные пиджаки, вся команда "Радуги" влезла в привычные тенниски и джинсы.

- Ее мужик из Обкома кадрил, - сообщил патлатый ударник.

- Когда?

- Я пошел в клуб переодеваться, она уже выходила с сумкой и в своем платье. А этот, как его, Паламарчук у двери поджидал.

- Директор ужин для хозяев устраивает. Затащили, видать, нашу птичку для музыкального сопровождения, прокомментировал событие Сухих.

- Разберемся, - пообещал, стиснув кулаки, Саша. - Не ждите меня.

Пружинистым шагом индейца он направился к зданию клуба. Здесь было темно. Лишь на втором этаже в распахнутом окне банкетного зала горел свет и колебалась пышная тюлевая занавеска. Там звучала магнитофонная запись, заглушавшая голоса. Магомаев пел: "Ты - моя мелодия"...

Для парня, выросшего в южном городе, ничего не стоило забраться по кривому стволу акации, доходившему почти до окна. Отсюда кое-что ему удалось рассмотреть. Прямоугольный стол был накрыт с ресторанной щедростью и сервисом: серебряные жерла шампанского и воронки белых салфеток стояли торчком среди блюд и салатниц, полных декорированной зеленью вкуснятины. Раскрасневшийся Овсеенко, очевидно, что-то громко говорил иностранцу и болгарке, указывая на стол. Чиновные дамы и господа начали рассаживаться, засуетились официантки в белых наколках и передниках. Овсеенко огляделся, ища кого-то взглядом, за ним, переглядываясь, загалдели остальные - увы, высокого гостя, товарища Паламарчука Роберта Степановича в зале не обнаружили.

Саша чуть не взвыл. Больше всего ему хотелось запустить в окно увесистый бульник, а потом отыскать мерзкую изменницу с её высокопоставленным блядуном и выколотить из гада всю спесь! А потом... Потом плюнуть Анжеле в лицо и навсегда исчезнуть с её пути. От сознания обиды Саша едва не расплакался. Он быстро соскользнул с дерева, нарочито обдирая кожу о ствол, пытаясь заглушить этой болью невыносимую боль внутри. Ведь он любил ее! Со школы, с первой встречи. Как привороженный, как маньяк... Они оба верили, что предназначены друг для друга судьбой, когда занимались любовью, слушали музыку, разучивали песни, выступали в ресторанах перед пьяными рожами, а потом неслись на мотороллере по спящему городу. Чтобы в дощатом "замке" Анжелы торопливо сорвать одежду и броситься друг к другу. Собственно... Если честно, это случалось все реже и реже и както по-другому.

Последнее время Анжела даже не старалась скрывать от Саши, что они временные любовники, связанные деловым партнерством, а ей необходим настоящий влиятельный покровитель или муж, способный вырвать из трясины городка. Иногда Саше казалось, что Анжела специально распаляет его ревность, порой же он с предельной ясностью осознавал: все настоящее давно кончилось, пора решительно разорвать едва удерживающую их связь. Но как это сделать, когда она стоит рядом в своих сверкающих брючках, жаркая, желанная, сливающаяся воедино с его музыкой, отдающаяся ей? Она поет для него!