Три суда, или убийство во время бала

— Барин ваш левша?

— Никак нет-с!

— Где был ваш барин накануне того дня, как он уехал?

— Да все дома сидели-с. Целый день были дома и на вечер к Русланову не поехали. Только часу в одиннадцатом они уходили.

— Куда?

— Не знаю.

— В чем был одет Никандр Петрович, когда он уходил вечером?

— А вот в том самом коричневом пиджаке, от которого штаны и жилетку вы отобрать изволили.

— Брал ли он с собой что-нибудь? Например, ножик или бритву?

— Не могу знать.

— Кто шил пиджак?

— А вот, что на Волховской улице портной Фишер. Он всегда на барина работает.

— Был ли пиджак разорван?

— Как можно-с! Чтобы Никандр Петрович разорванное платье надели…

— Посмотрите хорошенько: не похож ли пиджак, лежащий перед вами на стуле, на пиджак вашего барина?

Слуга взглянул на пиджак и сказал:

— Он самый и есть. Только вот заплатки не было.

— Есть ли у вашего барина синее пальто?

— Есть! Обшито лисьим мехом.

— А белая баранья шапка?

— Тоже. Все это есть, как же-с!

— Где эти вещи?

— Должно быть барин их в деревне оставили, так как они надели их на себя, уезжая отсюда, и назад не привезли.

Григорий подписал свое показание и попросил дать ему расписку в том, что брюки и сапоги были взяты вопреки его воле.

Дав ему расписку и отпустив, я послал разыскивать извозчика, возившего Ичалова на другой день после бала Русланова. Рассыльный привел его часа через полтора.

— Вас прозывают Калачом?

— Меня.

— А как ваше имя?

— Евстафий Терентьев, по прозванию Калач.

— Знаете ли вы Никандра Петровича Ичалова?

— Знаю. Я стою на бирже против их дома, и опричь меня Никандр Петрович ни на ком не ездит.

— Когда в последний раз вы ездили с господином Ичаловым?

— Да давно уже не ездили, месяца два, почитай, будет.

— А не припомните ли, куда вы его возили в последний раз?

— На чугунку.

— На какую чугунку?

— На московскую станцию, значит.

— Он уехал один?

— Один.

— Что же, он уезжал тогда из города или ездил только на станцию провожать кого-либо из знакомых?

— Уехали из города. При мне билет до Москвы брали. Мелочи, значит, у них не было, так и велели они: иди, говорят, к кассе, там разменяют.

— В чем был он одет?

— Не приметил: была только на них белая баранья шапка!

— А кто вносил его чемодан?

— Да я, значит, и чемодан внес. Так, махонький был. А там на станции у меня его приняла прислуга.

Я отпустил извозчика.

Ичалова все еще не было. Я опасался, чтобы, узнав об обыске, он как-нибудь не скрылся. Впрочем, я успокаивался тем, что за ним отправился сам Кокорин. Между тем я послал за Аароном, портным Фишером и доктором Тарховым. Когда они прибыли, я поместил их в соседней комнате. Часов в пять поспешно вошел ко мне в комнату прокурор.

— Правда ли, — спросил он меня, — что вы распорядились привлечь к следствию Ичалова и сделали уже у него обыск?

— Правда. Но каким образом это могло дойти до вас так скоро?

— Отец его вбежал ко мне, как сумасшедший, в то самое время, как я сидел за обедом. Он жаловался на какие-то насилия и притеснения. Расскажите, в чем дело?

Я подал ему следственные документы.

Прокурор пересмотрел их внимательно.

— Да, кажется, тут не может быть сомнения. Он виновен. Но все-таки нельзя этому не удивляться. За Ичаловым нельзя было бы и подозревать подобного преступления; это молодой человек вполне добропорядочный, везде был хорошо принят и всеми был очень любим. Я буду присутствовать при допросе, — продолжал прокурор. — Отец его, выслушав от меня, что ему следует жаловаться через вас в окружный суд, поехал к прокурору судебной палаты. Нет сомнения, что он сам ничего не подозревает об этом деле. Сюрприз будет для него неприятный.

Доложили о приезде частного пристава. Кокорин вошел, видимо, изнуренный.

— Один?

— Нет, Ичалов дожидается в приемной, с ним мой помощник и городовые. Ну, он меня порядочно-таки упарил.

— Что, он скрывался?

— Да в том-то и дело, что нет, а я вообразил себе, что он непременно должен скрываться. Уж я и туда и сюда — нигде нет. Я объехал и обшарил, по крайней мере, десять домов, а он себе играет преспокойно на бильярде в трактире.

— Может ли быть? И он ничего не знает о том, что у него делали обыск?

— Как не знает! Из дому к нему приходил человек сказать об этом.

— Что же он ответил?

— Пускай, говорит, обыскивают.

— Что же это? Беспечность, хладнокровие?.. Введите его. Полицейские чиновники вышли. Я остался с прокурором. Дверь растворилась, и в кабинет вошел молодой человек. Он притворил за собой дверь и поклонился.

— Позвольте просить вас подойти к столу, — сказал я.

Он подошел. Высокий рост, сильное сложение и необыкновенно красивая наружность делали его замечательным.

— Вы дворянин Никандр Петрович Ичалов?

— Да-с, я Ичалов.

— Который вам год?

— Двадцать третий.

— Ваше вероисповедание?

— Конечно, православное.

— Вы служите?

— Нет.

— Под судом не были?

— Не был, да, вероятно, не буду и на будущее время.

— Дай Бог, чтобы уверенность ваша вас не обманула.

Необычайное спокойствие Ичалова приводило меня в недоумение. Мы невольно переглянулись с прокурором.

— Вы знавали Елену Владимировну Русланову? — продолжал я допрос.

— Да, я был хорошо принят в доме ее родителей и пользовался ее вниманием.

— За что же вы ее зарезали?

— К кому вы обращаетесь с этим вопросом?

— Конечно к вам. Кроме нас с вами, здесь, как видите, никого нет, кого бы я мог допрашивать.

— Так позвольте вас попросить повторить ваш вопрос.

— Что послужило для вас поводом к убийству Елены Владимировны Руслановой?

— Я понимаю, как бы я должен был отвечать на подобный вопрос, но я слишком уважаю отправления судебной власти, чтобы выйти из роли допрашиваемого.

— Прошу вас отвечать категорически: зарезали вы или нет девицу Русланову?

— Ни Руслановой, никого другого не резал! И уверяю вас, что если бы мой отец слышал ваш вопрос, он заставил бы меня с вами стреляться!

Ичалов смотрел мне прямо в глаза. Он был совершенно спокоен. Ни тени волнения на его лице! Румянец во всю щеку, глаза глядят как-то насмешливо.

— Так я отвечу за вас: зарезали ее вы и никто другой.

— Отвечая за меня, вы мне облегчаете нашу беседу, и я вам за это очень благодарен, потому что эта комедия начинает мне надоедать.

— Зачем вы ездили в Москву?

— Я в Москве не был, кажется, с февраля, в последний раз я ездил для того, чтобы повидаться с матерью и сестрами!

— А теперь с кем желали вы там повидаться?

— Я теперь не был в Москве. Я приехал с отцом из деревни.

— Я бы вам посоветовал не упорствовать в запирательстве. Я не предлагаю вопросов о вещах мне неизвестных. Я имею факты. Вы были в Москве.

Ичалов промолчал. Прокурор пристально смотрел на меня, как бы желая сказать, чтобы я смягчил тон допроса.

— Почему, — обратился я к Ичалову, — вы не были 20-го октября на балу у Русланова, тогда как получили приглашение?

— Я, право, не могу уже упомнить, почему я не поехал на бал. Не поехал, вероятно, потому, что не хотелось ехать.

— Где же вы были во время бала?

— Я был дома: собирался на другой день ехать в деревню.

— Поздно вечером, в одиннадцатом часу, вы, однако же, выходили из дома?

— Я был дома целые сутки.

— Кто это может подтвердить?

— Мои домашние.

— Так вы утверждаете, что на другой день после бала у Русланова вы отправились в деревню к вашему батюшке?

— Я поехал к отцу 21-го октября. На дороге я встретил Афанасьева, с которым пробыл несколько дней на охоте.

— Кто это может подтвердить?

— Если одного моего утверждения вам недостаточно, это может подтвердить мой отец и вся деревенская прислуга.

— Домашние ваши не могут знать, сколько времени вы были на охоте с Афанасьевым и не заезжали ли еще куда-нибудь.