Три суда, или убийство во время бала

В это время кавалер напомнил ей, что их очередь делать фигуру, и разговор наш прекратился.

VIII

ИТОГИ СЛЕДСТВИЯ

На другой день первыми посетителями моими были оба отца — убитой и убийцы. Они сошлись вместе, так что не было возможности предупредить их встречу.

Русланов и Ичалов неодинаково относились к постигшему их несчастью и не походили один на другого.

Первый из них, среднего роста, седой, с мягким выражением лица, приятными манерами и приветливым обращением, внушал большую к себе симпатию.

Горе как бы сломило его, и он предавался ему всем своим существом, будучи не в состоянии сладить с собою.

Ичалов, большого роста, крепкого сложения, с резкими чертами лица и выразительными глазами, в преступлении своего сына прежде всего видел страшное оскорбление своей гордости. Он извинил был сына-убийцу из-за любви, но не мог помириться с мыслью, что сын его мог оказаться в то же время похитителем бриллиантов.

Они оба потребовали видеть заключенного: один, чтобы выведать тайны душевных движений, побудивших его совершить убийство, другой, чтобы дознаться: произведена ли им кража.

Я принужден был отклонить их просьбу, опасаясь за исход такой встречи.

В полдень ко мне привели молодого арестанта. Я увещевал его сознаться, не сомневаясь в его виновности, но встретил вчерашнее упорство и присутствие духа. Я даже не заметил в нем утомления, которого следовало ожидать от неизбежного, казалось бы, внутреннего волнения и ночи, проведенной в тюремном замке.

— Я не виновен в убийстве Руслановой, — повторял настойчиво Ичалов, — улики против меня — простые случайности.

— Если вы даже, действительно, не виновны в убийстве, зачем вы запираетесь о поездке в Москву? Как можно отвергать очевидность?

Ичалов молчал.

Я объяснил, что должен отправить его в Москву для очных ставок со служителями гостиницы «Мир» и посыльным № 61.

— Куда хотите, — сказал Ичалов, — знаю, что законы наши суровы, а формальности и чиновники еще суровее.

— Вы не можете, кажется, упрекать кого бы то ни было в незаконном обращении с вами. Прощайте. Советую вам быть более откровенным.

На следующий день его повезли в Москву. В то же время я отправил сообщение к уездному судебному следователю о допросе живущих в имении Афанасьева о том, когда именно был Ичалов на охоте с их барином, а живущих в селе Яковлеве о том, когда и откуда приехал молодой Ичалов перед поездкой с отцом в губернский город. В Самару я сообщил о необходимости допросить Афанасьева.

Сам я, между тем, старался объяснить себе тайные, неуловимые стороны этого дела. Допрашивая Руслановых, Петровского, Бобровых и многих других, я хотел хорошенько ознакомиться с отношениями, в которых Ичалов состоял с Еленой Владимировной. Но я ничего не узнал, кроме того, что мог сам предполагать, будучи знаком с местным населением и его нравами. Он бывал изредка у Руслановых, ухаживал за молодой девушкой, но ухаживание его ограничивалось обыкновенной любезностью; ничего особенного никто не замечал.

Арест Ичалова произвел неописуемое впечатление в городском обществе. В действительность преступления никто не хотел верить, и сам арест Ичалова приписывали судебной ошибке.

Более всех поражал меня Петровский своим равнодушием ко всему этому делу. О невесте своей он, по-видимому, забыл, хотя в ночь осмотра трупа я ясно видел его несомненное горе. Злые языки поговаривали, что он более всего сожалел об ускользнувшем из его рук приданом.

— От людей я ожидаю всего, кроме хорошего, — говорил он мне, — оттого и ничему не удивляюсь.

Не прошло и двух недель, как отовсюду были получены ответы. Ичалов был привезен обратно. Из доставленных мне отдельно следственных действий оказывалось, что все служители гостиницы «Мир» узнали в Ичалове квартиранта № 15-го. Посыльный признал его за то самое лицо, которое ему давало поручение снести посылку к Аарону. Коридорный Топорков показал, что пиджак он получил от него в подарок.

Семейство Ичалова отказалось свидетельствовать, вероятно, опасаясь сказать что-либо невыгодное. Дворовые люди показали, что Никандр Ичалов только на неделю приезжал к старому барину в село Яковлево, откуда — им не было известно, и отправился вместе с отцом в город. О раненой руке его все рассказывали, что, по его собственным словам, он порезал себе руку во время охоты у Афанасьева. Последний на допросе у самарского следователя показал, что он действительно встретил недавно на станции Ичалова, сказавшего, что возвращается из Москвы и едет к отцу в деревню. На охоте он с ним в нынешнем году не был.

Меня поражало упорство Ичалова.

— Как же вы хотите после всего этого запираться? — спросил я у него. — Может быть вы и действительно менее виновны, нежели кажется, но тогда объяснитесь, скажите истину. Афанасьев прямо отрицает ваше показание; к чему же вы беретесь за ложную систему защиты? Суд не может решить дела иначе, как обвинив вас.

Он же стоял на своем.

Эксперты сличили почерк Ичалова с почерком записки, найденной у портнихи. По их мнению, сходства не было ни малейшего.

Рассмотрев ножи, отобранные мною в квартире Ичалова, врач заключил, что ни одним из них не могла быть зарезана Русланова.

Вообще многое было непонятно в этом деле, и невольно возникал вопрос: не было ли еще других участников преступления? Истощив напрасно все усилия выведать от Ичалова истину, я решился свести его с стариком Руслановым. Я думал, что вид истерзанного горем старика исторгнет из уст его то, что он как будто только не решался выговорить.

— Скажите мне, умоляю вас, — говорил старик Русланов, глядя на молодого человека, — что побудило вас на преступление? Вы еще так юны, глаза ваши так добры, в них видна чистота души вашей! Не может быть, чтобы похищение диадемы было целью убийства. Не укрываете ли вы кого-нибудь?

— Господин следователь, я прошу вас избавить меня от допросов господина Русланова, — сказал мне Ичалов. — Отвечать на его вопросы я не желаю.

— Хорошо. Конвойные, отведите арестанта в тюремный замок.

26-го января я получил из села Яковлево синее пальто, белую баранью шапку и чемодан Ичалова, которые потребовал к делу. Все это я отправил в Москву для предъявления их свидетелям, которые и признали их за вещи, бывшие с Ичаловым во время пребывания его в Москве. Я спросил у Никандра Петровича, не желает ли он представить чего-либо в свое оправдание, но он ответил отрицательно. Тогда я исполнил последнюю формальность предварительного следствия, объявив подсудимому о его окончании.

— Тем лучше! — ответил Ичалов. — Пытка ближе к концу.

Аарон, напротив того, делал множество ссылок на обстоятельства, не шедшие к делу. Я был принужден отказать ему в их разъяснении, так как это только напрасно продлило бы время.

Ичалов вовсе не хотел просматривать следственного производства, Аарон потребовал копии со всех протоколов.

Передавая дело прокурору окружного суда для составления обвинительного акта, я выразил ему свое внутреннее убеждение, что Ичалов и Аарон не одни участвовали в убийстве.

Через семь дней я узнал, что обвинительный акт был составлен и представлен к прокурору судебной палаты. Пока дело перешло от последнего в обвинительную камеру для утверждения акта, а затем воротилось через прокурора палаты к прокурору суда и им было предложено окружному суду, настало 18-е февраля. Суд назначил это дело к слушанию на 13-е марта, и я с нетерпением ожидал развязки этой драмы.

IX

СУД БОЖИЙ

Наступил роковой Для подсудимых день. Весь город стремился присутствовать при решении дела по обвинению дворянина Никандра Петровича Ичалова «в убийстве с целью ограбления» и купеческого сына Хаима Файвеловича Аарона «в недонесении об убийстве, в присвоении и сбыте бриллиантов, добытых посредством известного ему смертоубийства».

По распоряжению председателя окружного суда публика впускалась лишь по билетам. Всех мест было полтораста. Тем не менее в восемь часов утра все коридоры суда были переполнены любопытными, надеявшимися протиснуться в залу заседания. У многих были с собой корзинки с провизией. Все ожидали, что дело протянется долго. У подъезда также была толпа любопытных, которых не впускали жандармы.