Смерть предпочитает блондинок

Засыпать было страшно. В квартире тикали часы, растения в баночках и цветочных горшках потихоньку жили своей жизнью.

«Да ладно тебе, успокойся и спи уже», — приструнила себя Маша, стараясь думать о чем-нибудь хорошем. Подумала о своей работе, о Людмиле Леопольдовне, о настурции, которая очень ловко проросла из семечка и в настоящий момент цвела симпатичными оранжевыми цветами на окне. Она решила отвезти настурцию Жанне в больницу, как только разрешат ее навещать.

Маша вспомнила о хорошеньком Леониде, хозяине ресторана. Он ей понравился и даже как-то совсем затмил в ее мыслях образ певца Сергея Дубина, но у них с Леонидом не было ничего общего — ни знакомых, ни работы.

«Жаль, очень даже жаль, что такой лапочка, как Леонид, совершенно недоступен из-за такой ерунды, как отсутствие общих знакомых», — подумала Маша. Что-то в нем было такое — по-настоящему хорошее. Она повернулась на правый бок и пожелала себе спокойной ночи.

Ей снились какие-то помещения — торжественные залы, комнаты вроде ресторанов, кафе или кинотеатров, в которых было множество людей. С этими людьми вдруг стало происходить что-то страшное — они стали превращаться в подобие засохших коряг величиной с человеческий рост, только коряги были не из дерева, а будто из застывшей серой лавы. Тогда Маше стало ясно: зловредные и почти безликие типы в черном, похожие на агента Смита из фильма «Матрица», выпивают из людей жизнь и забирают у них души.

Кроме того, Маша поняла, что агенты в черном боятся света. Тогда она тут же принялась всюду раздвигать шторы, чтобы пустить в комнаты, коридоры и банкетные залы солнечный свет. От света черные личности убегали и уже никак не могли навредить людям, которых вокруг было очень много.

Маша поехала в лифте с тремя черными существами, намереваясь расстрелять их из пистолета. Лифт остановился в каком-то пустом доме, со множеством светлых комнат и коридоров, и Маша с пистолетом в руках стала преследовать злодеев — она, как в боевиках, пряталась за перегородками и тут столкнулась еще с кем-то.

Этот человек был ей незнаком, но у него в руках тоже был пистолет, убивающий людей в черном, и они стали преследовать врагов вместе. Когда пуля попадала в черного типа, от него оставалась только маленькая черная лужица, потому что сами по себе эти черныши вообще-то не были людьми, а так, вроде каких-то демонических андроидов.

Последнее, что запомнила Маша из своего сна, было яркое солнце на скате крыши, где они с сообщником валялись, устав от погони. Сообщник Маши был светловолосый мальчик с неясным, но хорошим лицом. Его волосы были немного с отливом в медь, а не такие, как у нее — светло-русые.

И с этим воспоминанием о замечательной победе над злом Маша проснулась утром в понедельник.

Кроме борьбы с мировым злом, ей часто снились полеты. То она летала на огромной высоте над зелеными лесами в тумане, то носилась по городу над тротуарами на высоте трех метров. Маша знала, что все еще растет, подрастает в год на сантиметр-полсантиметра, и поэтому так часто и взахлеб летает во сне.

Глава 11

Место, где Маша работала, сама она называла Садом — именно так, с большой буквы, как будто это было имя собственное. Точно так же, не зная имени серого пушистого кота с желтыми глазами, живущего во дворе, она называла Котом — тоже с большой буквы.

Сад таился внутри огромного оранжерейного хозяйства, расположенного в глубине спокойного района на северо-западе Москвы.

Оранжереи и теплицы представляли собой причудливое замкнутое пространство с длинными рядами ламп над ящиками с рассадой и горшочками с растениями. Растения постепенно приобретали товарный вид и сортность — а именно 1-й сорт, 2-й сорт, 3-й сорт — и затем отправлялись на продажу.

Глоксинии с бордовыми хоботками странных своих цветов. Яркие зимние цикламены, которые лучше ставить между рамами — они любят прохладу. Бегонии с мягкими, точно пластмассовыми цветочками без запаха, с разноцветными листьями. Цинерарии: пестрый пучок синих с белым или лиловых цветов в лопушистом кустике — у них резкий, тревожный запах. Герань: говорят, что ее запах пугает мух, но, к сожалению, не до смерти. Азалии с мелкими блестящими листочками и гроздь нежного смятения. Камелии, которые так трудно выпоить чистой водой и вырастить до первого соцветия. Кактусы, компактной пушистой стайкой в крошечных коробочках. Миловидные фиалки — махровые и простые.

Здесь также росли цветы, предназначенные для срезки, — розы: белые, красные и несколько сортов более сложного цвета. В сезон — нарциссы и гиацинты с их невыносимой горькой сладостью, хризантемы, которые вечно успевают надоесть, прежде чем букет завянет, — так долго они стоят в воде. Лилии. Стрелиции. Да много чего еще.

Чуланчики и склады были заполнены луковицами в тюках с печатями Амстердама, удобрениями, материалами для посадки — торфом, бумажными горшочками, семенами.

Растения проживали свой век (правильнее сказать — год), обретали сорт и цену и уезжали в свой срок прочь из оранжерей в фургонах с логотипами компании «Фрейя». За этим следили женщины с огрубевшими руками и добрыми, безучастными лицами — Маша почти не общалась с ними.

Женщины не знали названий растений на звучной латыни, не испытывали никаких чувств по отношению к выращенному их руками зеленому племени. Маша иногда думала, что они, отрезая каждую розу от корней, точно молчаливые и безжалостные мойры, перерезают нить жизни.

Но в самой безнадежности этого вечного цикла — вырастить и отправить на продажу — были свои исключения. В оранжереях проживало множество постоянных обитателей, которые никуда не исчезали: мягкая и бледная оранжерейная травка, яркий мох, дождевые черви, зимние бабочки, птицы и их птенцы. Точно так же оставался на месте и Сад.

Вначале никаких оранжерей не было — началом всего, что здесь получилось, был Сад, без него стоял бы тут какой-нибудь свечной заводик, и больше ничего.

Образец высокого стеклянного пассажа с круглым куполом увидел на Всемирной выставке граф Бобрик-Задунайский, поэт, англоман и прогрессивный человек. Он выстроил в своем имении высокую сводчатую оранжерею, привез и посадил в ней семена и саженцы редких растений, устроил пруд с китайскими рыбками и грот в уголке.

С тех пор прошло сто лет, имение графа оказалось в городской черте Москвы. Каждое десятилетие пристраивало к Саду свою собственную часть — из дерева, кирпича, бетона, алюминия, стекла, пластика, пленок. Но Сад остался стоять, как был.

В саду не было ламп и ящиков с рассадой, а его обитатели были немногочисленны, но жили здесь очень давно. В их числе финиковая пальма, выращенная старательным графом прямо из косточки.

У пальмы был мохнатый толстый ствол, в котором гудела ее теплая ананасовая мякоть. Верхушка пальмы с мощными листьями почти упиралась в стеклянный купол, а корни давно прорвали днище кадки и вросли в согретую землю.

Японская азалия расцветала как раз в начале марта мелкими светло-желтыми соцветиями. Ее аромат тут же переполнял пространство старого зимнего сада и парил в потоках обещания, обещания, обещания — такого нежного, что было совершенно не важно, когда и с кем оно может исполниться.

В Саду росли гранатовое дерево, магнолия, бамбук, кипарисы, кливии. В пруду цвели лотосы — темный острый бутон появлялся из воды утром, а потом раскрывался в розово-белую чашечку с желтой середкой. На деревьях и в перекрытиях гнездились птицы.

Женщины, работницы теплиц, говорили, что несущие конструкции Сада проржавели и могут рухнуть в любой момент, — они туда и не заходили. Но Маша ничего не боялась. Стекла купола, тяжелые и позеленевшие от времени, ни разу еще не выпадали и не бились. Стоит же в Париже до сих пор Эйфелева башня.

— Мы реконструируем Сад летом, а Блумберга заставим платить, — говорила Людмила Леопольдовна.

Людмила Леопольдовна была главной во всех теплицах, после Блумберга. Она познакомилась с Машей во время экскурсии, на которую их, желторотых студентов лестеха, привели в первые недели обучения в институте.