Современный польский, чешский и словацкий детектив

— И к ней приставал?

— Ко мне. Возможно, к ней тоже, черт его знает, мы с ней тогда уже разошлись, порвали, я был без работы. Вера строила из себя гранд-даму… Половину пособия, что нам давали, выбрасывала на косметику. Однажды я не выдержал — сидел голодный, — в полном отчаянии хлопнул дверьми, потом пожалел… Но было уже поздно: когда вернулся, она исчезла. — Голиан прижал ладонь ко лбу. — Мне ее и сейчас недостает, — прошептал он, — иногда я хочу, чтоб она вернулась. Но нет, не вернется.

— А если вдруг вернется?

Голиан допил молоко.

— Нет, — покачал он головой и, отказавшись от бутерброда с сыром, сказал, что поест с похмелья в столовой селедочки. — Мы сегодня ночью с Эдитой выпили, — объяснил он. — Когда вернулся, хотел и с тобой чокнуться, но ты уже спала.

— Нет, — вздохнула Анна, — не спала.

— Света в окне не было, — сказал Голиан и вдруг заметил, что сестра внимательно рассматривает его рубашку. — Новая, вчера купил, перед самым закрытием, представь, оказался последним покупателем, только ушел — и магазин заперли. Мотор забарахлил, пришлось менять свечи, второпях весь извозился в масле… Думаю, нет, ее уже не отстираешь, взял и выбросил… Все равно была плохонькая… Убери, пожалуйста, эти булки!

Голиан дождался, когда сестра выйдет, и беспомощно огляделся вокруг: стол, старый диван, полочка с книгами, шкафчик… Картины, олеография — Христос, сидящий на скале. Стиснув зубы, он схватил свой портфель. Уже в дверях услышал из кухни голос сестры: «Вернись сегодня пораньше!» — но сделал вид, что не слышит.

В почтовом ящике у ворот газет не было — значит, Сага уже ушел.

Инженер Голиан сидел в своем кабинете и думал: «Здесь работа, а там, за окном, тополя, палатка, скамейки и зелень…»

Кто-то постучал в дверь.

— Лазинский, — представился тучный мужчина в желтой рубашке с воротом нараспашку и сандалиях на босу ногу. — Надеюсь, я не заставил вас долго ждать, мы сейчас быстренько закруглимся.

Сотрудник органов госбезопасности, принесший фотографии, явно спешил закончить работу поскорее и не задавал лишних вопросов. «Может быть, он ничего не заметил, — подумал после его ухода Голиан, — но я просто не знаю, куда девать руки, все время верчусь на стуле, мнусь… Удивительно, но фотографии я разглядел яснее, чем толстое лицо Лазинского».

Зазвонил телефон: Голиан вздрогнул, услыхав голос инженера Бауманна.

— У меня нет времени. — Свой собственный голос он слышал словно издалека. — Если хочешь, часа в два пополудни ила что-нибудь около этого.

— Очень прошу тебя, в два часа уже может быть поздно! — настаивал старческий голос.

В окно было видно солнце, спрятавшееся за облаком, тополя, автобус у забора, за рулем курил шофер. Вахтер учтиво склонился перед Лазинским. И все это, словно далекое ночное море, омывает шум завода. Фосфаты на экспорт, их повезут поезда и пароходы. Ливан, Алжир, Куба…

— Сейчас я очень занят, — повторял он упорно и, повесив трубку, потащился в столовую. Селедки не было. Голиан взял булку с ветчиной. Он дожевывал свой бутерброд на телефонной станции и, поглядывая на телефонистку, ждал междугородную.

— Никто не отвечает, — сказала она.

В дверях вдруг показалась лысина. Это был инженер Бауманн.

— Это все? — спросил разочарованно директор. — У вас все, товарищ Сикора?

— Все, — подтвердил молоденький инженер с наивным мальчишеским лицом.

— А вы что скажете?

Стеглик тоже ничего не мог сказать.

— Ну а лаборанты? Знал кто-нибудь из них, что за опыты проводятся у вас в лаборатории?

— Вероятно, нет, — после короткой паузы ответил Стеглик.

А Сикора сказал:

— Не знаю, я с ними и знаком-то мало. Может, кое-кто и понимал.

— Следовательно, вы полагаете, что им известна лишь самая малость?

— Похоже, что так, — согласился Стеглик и засмеялся. — Парни думают только о футболе, а девушки — о парнях. Малишка Токарова, та, пожалуй, интересуется. Наверное, потому, что обожает Бауманна. Она вообще обожает пожилых холостяков.

— Бауманн вдовец.

— Все равно она его боготворит.

Дальнейший разговор — бесполезная трата времени. Сага отпустил инженеров и рассеянно уставился в пустоту. Потом достал папку Голиана и стал просматривать ее: отчеты, копии заключений об анализах полученного сырья и другие не представляющие интереса бумаги. Негласное соглашение руководства о том, что бывший эмигрант не должен иметь доступа к чему-либо серьезному, недоверие к его прошлому — все это Голиан безропотно принял и, кажется, понял, потому и не просил другой должности, смирился… И вдруг Сага насторожился — последним в папке лежал черновик заявления. «Прошу освободить меня от занимаемой должности, так как выполняемая мною работа меня не удовлетворяет, полагаю найти для себя…»

Директор отложил бумагу. Он подумал: «А мне ведь постоянно твердил обратное. И не только здесь, дома тоже. В коттедже со старыми почерневшими стенами, обвитыми диким виноградом». И тут на память пришли слова майора Швика: «Немедленно сообщите мне, если он вдруг решит уволиться…» Это было давно, с тех пор многое изменилось. Швика сняли. Но эта история с Бауманном… Нет ли тут какой связи?

Черновик заявления написан от руки, похоже, что авторучкой.

Сага достал из докладной Бауманна несколько страниц и сравнил. «Да, старик не обманул меня. И почерк тот же, и перо. Стеглик слышал, как Голиан вчера сокрушался о том, что изобретение это потянет на Государственную премию».

Директор закурил сигарету и, отыскав в записной книжке нужный номер, снял трубку.

Капитан Шимчик приехал в голубой «победе» и сразу же из проходной позвонил Саге.

— Не знаю, что ты скажешь, — уже в коридоре начал Сага, — может быть, все это чепуха. Но заявить я должен.

Свое сообщение он закончил вопросом: «Ну, как?» Они уже стояли посреди кабинета с тяжелой канцелярской мебелью. Несмотря на то что директор был явно взволнован — он и не пытался скрывать этого, — вид у него, как обычно, был строго официальный: добротный темный костюм из магазина готового платья, ботинки на толстой подошве, и лишь только пиджак, так же как и стол, густо обсыпанный пеплом, снижал респектабельность и подчеркивал его волнение.

— Да ты лучше сядь, — вместо ответа сказал капитан. И когда директор послушно опустился на стул, спросил: — Где документация открытия?

— Здесь, в сейфе.

— Ты ее инженерам показывал?

— Я им об этом ничего не говорил.

— Что они знают об открытии?

— Я их не спрашивал, — солгал директор. — Стеглик говорил, что старик давал ему задания на маленьких листках. А иногда просто устные указания. Он и Сикора работали над этим больше всех, конечно, лаборанты тоже делали кое-что, но думаю, что о существе открытия они не имеют представления.

— Когда ты с ними говорил?

— Только что. Они ушли от меня, еще одиннадцати не было. А сейчас семь минут двенадцатого.

— Бауманн у тебя был вчера около четырех?

— Без малого четыре. Ровно в четыре я собирался на совещание. Оно началось чуть позже, но я задержался с Бауманном и опоздал.

— А Голиан был у тебя около двух?

— Да.

— С тех пор ты его не видел?

— Так я же тебе говорю, — Сага покачал головой, — хотел с ним потолковать, торчал до полдесятого у них, еще дома до полуночи ждал, он все не возвращался. Я от окна не отходил.

— Он всегда так поздно возвращается?

— Довольно часто, у него роман с зубной врачихой. Он мне сам об этом как-то сказал.

— Вчера, когда Голиан к тебе заходил, он был взволнован?

— Не сказал бы. Волновался, пожалуй, больше Бауманн. Выглядел совсем больным. Если б не это, я бы с ним не стал задерживаться. Не люблю опаздывать. Несколько человек явятся позже — и приходится сидеть до бесконечности, а мне этого сидения, — он обвел рукой кабинет, — и тут хватает! С планом и сроками горим, с поставками опаздывают… Поставщики подчинены другому начальству, а министерство стружку снимает с нас.