Очная ставка

Наконец я решил его допросить в форме обычного разговора, стараясь выяснить некоторые интересующие меня подробности. Разговор состоялся в кабинете Управления усовершенствования военной техники.

Сыбурак был спокоен, только излишне часто поправлял свисающие на лоб волосы. Мы сидели в удобных креслах и разговаривали об усовершенствовании ракет. Я подчеркнул, как высоко ценю этот разговор с таким прекрасным специалистом.

— Государству нелегко хранить тайну своих изобретений… Может, помните историю времен войны — когда разведка Армии Крайовой [44] выкрала у гитлеровцев чертежи снаряда ФАУ-1.

— Конечно, можно рискнуть, утверждая, что в какой-то мере это повлияло на судьбу Англии… Возвратимся к нашему «Базылишку». Могли бы вы прояснить некоторые неясности? Меня интересует седьмое июля, суббота. Что вы делали и какими были ваши планы?

Сыбурак задумался.

— Вы как раз закончили свои поправки, — добавил я.

— Припоминаю. — Сыбурак наморщил лоб. — Намеревался закончить их в два часа, во всяком случае, не позже трех. Позвонил жене, так как мы должны были идти в гости, на юбилей свадьбы…

— К Стануковским, — перебил я.

Сыбурак удивленно посмотрел на меня:

— Да, к Стануковским.

Минуту царила тишина. Сыбурак опять поправил волосы.

— Заказал конвоиров и машину. Хотели в воскресенье утром завезти материалы в Гданьск.

Пока все данные соответствовали информации местной службы безопасности.

— Из разговора в присутствии генерала я знаю, что вы работали всю ночь. Необходимо вспомнить со всеми подробностями, как вы провели это время. Прошу быть со мною откровенным. Это во многом мне поможет.

— Случилось что-то плохое? — Голос Сыбурака был полон тревоги.

— Пока еще ничего плохого, но прошу от меня не иметь никаких тайн. Ваше замешательство во время беседы у генерала подсказывает мне, что вы могли дополнить наш разговор.

Видел, как Сыбурак борется с собой. Дрожащими руками он взял папиросу.

— Понимаю, нелегко постороннему человеку рассказывать о семейных сложностях, — сказал я наугад и… попал.

Сыбурак тоскливо кивнул и на этот раз не поправил волосы.

— Работал всю ночь, — начал он тихо. — В шесть утра поехал машиной домой. Хотел встретиться с женой.

— Думали ее задобрить и попросить прощения за задержку на службе, не так ли? Такая уж наша мужская доля!

— Угадали, товарищ капитан. Портфель держал при себе, не оставил его в институте, боялся опоздать на поезд. Конвоиры были заказаны, и нужно было выехать точно в срок.

— Жену дома не застали. Была у Стануковских?

— Да, осталась там ночевать. Я пришел туда, разбудил ее, чтобы проститься и все объяснить. Она отвернулась, не хотела со мной разговаривать, сказала только: «Иди туда, откуда пришел».

— Чертежи «Базылишка», наверно, взяли с собой в квартиру Стануковских?

— Нет, оставил их дома, — шепнул Сыбурак. — Кажется, закрыл в своем письменном столе.

— А точно?

Сыбурак молчал.

— Жена знала о вашем изобретении?

— Знала, что над чем-то работаю, но конкретно ни в чем не ориентировалась. Все ругалась, что из-за этого изобретения света белого не видит.

— С женщинами нелегко договориться… Мы, мужчины, знаем это. Но, наверно, было бы хуже, если б вместо «Базылишка» была, например, Софи Лорен или Бриджит Бардо… Что тогда сказала бы ваша жена?

СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ

Наш народ не страдает молчаливостью. Смею утверждать, что в этой общенародной говорильне важное место принадлежит женщинам. Жена Сыбурака любила поболтать. Поэтому нетрудно было узнать от нее на приеме у Стануковских, где ее муж и почему не пришел на такой торжественный вечер. Человек, интересовавшийся нужными ему сведениями, получил их и сумел ими воспользоваться.

Эта женщина любила также общество. Вокруг нее и в окружении Стануковских и нужно было искать шпиона.

У меня имелись снимки, подтверждающие богатую светскую жизнь Стануковских: на приемах в их доме, на пикниках за городом. Почти на всех снимках возле жены Сыбурака оказывалась Стануковская. На одном из них я обратил внимание на мужчину, нежно обнимающего Стануковскую. Нашел еще два снимка, где было запечатлено то же лицо.

Мог поклясться, что знаю этого человека… И хорошо знаю. За время моей службы в органах безопасности встречался со многими людьми, и многие из них исчезали из моей памяти. Но этот… Нет, невозможно, чтобы я его не вспомнил. Это…

Вдруг кто-то попросил разрешения войти в кабинет.

— Можно?

— Пожалуйста, — пробормотал я, разозлившись на то, что мне помешали вспомнить уже выплывавшую из глубин памяти фамилию. — Ага, это тебя ко мне принесло… Что нужно?

— Ничего не скажешь, очень любезно встречаешь друга, который пришел, чтобы сделать твою жизнь более светлой. Но ничего, посмотрим, что ты скажешь через минуту.

Это был мой старый друг Мирослав, который во время одной из проводимых нами операций получил ранение и теперь работал в архиве.

— Ну хорошо, хорошо. Показывай мне обещанную светлую жизнь, только не ошибись.

Мирослав подошел к моему столу и с загадочной улыбкой положил толстую папку. Видно было, что это документы давних лет. Я вопросительно посмотрел на Мирослава, а он, ничего не говоря, подал мне белую карточку, на которой я увидел фирменный знак нашего графологического отдела.

— Прочитай эту справку. Посмотрел и замер от изумления:

— Мирослав, старый мазила! — вскрикнул я, обрадовавшись. — Почему ты это донесение принес мне только сейчас?

— Смотрите, какой умный, ведь мне потребовалось довольно много времени, чтобы дойти до 1946 года!

— Дружище, садись. Дай я тебя расцелую! Это невероятно!

Мирослав держал выцветшие, знакомые мне документы. В то время мы писали на старых немецких бумагах, используя оборотную сторону. Отложил их, мыслями вернулся к 1950 году, когда прослушивал пойманного шпиона. Он рассказывал мне тогда об одном работнике из лагеря Марценфельде в Западном Берлине. Этот агент завербовал его для шпионской деятельности на территории Польши. Я показал арестованному несколько снимков, просто так, для объективного опознания; среди них был снимок Штоха. И тогда услышал то, что подсознательно ожидал все эти годы. Человеком, завербовавшим моего арестованного, был Штох. Это свидетельствовало о его руководящей роли во вражеской разведке.

Вспомнились мне руки со шрамами у человека, встреченного мною на вокзале в Лодзи, два месяца назад. Черт возьми, это был он!

Медленно переворачивал страницы с протоколами допроса Штоха. Итак, мы встретились! Все совпадало. Штох был отличным радиотелеграфистом, а преследуемый шпион также мастер своего дела, «фв» могло обозначать псевдоним Вольф — со времен «Вервольфа», с переставленными буквами.

Теперь оставался еще один, самый трудный этап.

Я поехал в командировку, предварительно изменив свою внешность так, что товарищи не узнали меня. Это хорошо, не узнает и Штох, находившийся в том же маленьком районном городишке. Перед выездом сходил к нашему гримеру. За полчаса он изменил мой внешний вид полностью. Правда, ходить в гриме в июльскую жару не совсем приятно, но я был готов на любые жертвы, лишь бы поймать Штоха.

— Что нового, товарищи? — спросил я своих коллег в горотделе госбезопасности и, не ожидая ответа, сказал: — Приступим к последнему этапу операции.

— Если нужно, значит, приступим. Имеем для вас, товарищ капитан, по вашей шифровке много новых, интересных данных.

— Слушаю.

— Вот, — начал начальник, — указанный вами человек, которого вы подозреваете в шпионаже, это знакомый Стануковских, некий Ян Мамротек — по отзывам порядочный человек. Хорошо характеризуется с места работы. Живет в центре города, снимает комнату у одной семьи. Приехал сюда год назад из Ольштынского воеводства.