Он убил меня под Луанг-Прабангом

Семенов Юлиан Семенович

Он убил меня под Луанг-Прабангом

Юлиан Семенович СЕМЕНОВ

"ОН УБИЛ МЕНЯ ПОД ЛУАНГ-ПРАБАНГОМ"

21.50

Комиссар охраны Ситонг открыл дверцу "газика", мучительно прислушиваясь. Машина натужно ползла в гору. Подъем был очень крутым.

- Выключи подфарники, - сказал Ситонг шоферу.

- Тут воронки. Можем загреметь в пропасть.

- Выключи подфарники, - повторил Ситонг.

- Что? - спросил Степанов. - Летает?

- Вроде бы, - ответил Ситоиг. - Стоп.

Шофер выключил мотор. Машина медленно покатилась назад.

- Поставь на тормоз, - сказал Ситонг.

- Она на тормозе.

- Почему катится?

- А он не держит на таком крутом спуске.

- Поставь на скорость, - посоветовал Степанов.

- Это не разрешается по инструкции, - ответил шофер.

- Инструкция простит, - сказал Ситонг, - сейчас свалимся.

Шофер поставил машину на скорость, и Ситонг выскочил из "газика".

- Никого нет, - сказал Степанов, прислушавшись.

Ситонг, досадливо махнув рукой, стоял замерев. Он прислушивался к небу, вытянув шею, - словно так дальше слышал.

- Ты ошибся, Си, - сказал Степанов, - тебе просто показалось.

И в это время он услышал самолет.

- Ситонг не ошибается, - сказал комиссар охраны. - Ситонгу нельзя ошибаться, иначе тебя давно бы уж убили. Лезем в скалы.

Они взяли рюкзак с едой, автомат, фляги и полезли в скалы.

- Кто летит? - спросил шофер. - Эй ди сикс?*

_______________

* АД-6 (э й д и с и к с) - самолет ВВС США.

- Он. Кому же еще летать ночью? С этого тихохода можно бомбить даже ящерицу, не то что машину.

Шофер остановился и сказал:

- Я оставил в машине свою новую куртку на молнии...

- Ничего, померзнешь, - ответил Ситонг. - Пошли быстрей, он уже рядом.

21.57

- Ну-ка, Билл, погляди ты: вроде бы они остановились?

- Да, командир.

- Радар не барахлит?

- Нет. Просто, видимо, они услыхали нас. Поэтому и остановились.

- Ты думаешь?

- Я думаю.

- Это хорошо, что ты думаешь, - улыбнулся Эд Стюарт, - на этой земле вообще разучились думать. Чем больше люди научились делать, тем они меньше стали думать. Между прочим, напрасно ты не записываешь мои афоризмы: их можно выгодно продать. Например, во Франции. Зайдешь в "Юманите" и предложишь афоризмы "воздушного пирата". Они очень ценят такие эпитеты. Отвернем, Билл. Все же они нас услыхали. Пусть успокоятся и поедут дальше, а мы сделаем круг. Нет?

- Да, командир.

- Ты был в Париже?

- Нет.

- Плохо. Каждый человек обязан побывать в Париже. Ты читал "Праздник, который всегда с тобой"?

- Нет. Чье это?

- Хемингуэя.

- Это который пустил себе пулю в рот?

- Да.

- Нет. Я читал про то, как он развлекался с молоденькой итальянской потаскушкой.

- "За рекой в тени деревьев"?

- Я не помню названия. Я всегда забываю названия, - улыбнулся второй пилот. - Про что - помню, а вот название и фамилию автора всегда забываю.

Эд засмеялся.

- Значит, говоришь, он развлекался с молоденькой итальянской потаскухой?

- Ну да. Они там еще все время пили. Алкоголики какие-то. Вообще все итальянцы алкоголики.

- Это ты сам? Чуть убавь обороты. Вот так. Хорошо. Это ты сам? повторил он.

- Что?

- Сам придумал про итальянцев?

- Нет. Там воевал отец, он мне рассказывал.

- Тебе двадцать?

- Почему? Мне двадцать два.

"Неужели я в двадцать два был таким же болваном? - подумал Эд. - В молодости мы все кажемся себе гениями и только к старости понимаем, какие же мы в сущности кретины".

- Ты молодец, старина, - сказал Эд, - ну-ка, давай зайдем на них еще раз.

22.07

- Все, - сказал Ситонг, - отцепился.

- Я так боялся за свою новую теплую куртку на молнии, - сказал шофер, - она греет словно весеннее солнце.

- Тебе положено бояться за машину, - ответил Ситонг, - а не за куртку на молнии.

- Ты всегда такой грозный, Ситонг? - спросил Степанов. - Что это с тобой случилось?

- Я всегда становлюсь таким, когда кончается поездка. Когда к нам приезжал профессор-француз из трибунала Честности, я в конце поездки ругал его самыми страшными лаосскими ругательствами.

- Зачем?

- Просто так. Чтобы самому успокоиться. Если убьют в поездке - тут уж ничего не поделаешь: война есть война. А когда до границы осталось двести километров - погибать совсем обидно.

- С той стороны границы бомбят так же.

Ситонг вдруг усмехнулся:

- Там за тебя будет отвечать вьетнамский комиссар охраны, а здесь отвечаю я. Хочешь выпить?

- Хочу.

Ситонг протянул Степанову флягу:

- Держи.

- Спасибо.

Степан сделал два больших глотка и сказал:

- У вас от самогона за версту несет рисом.

- Рис - не дерьмо, можно и понюхать. Зато крепкий самогон. Пей еще.

- Не хочу.

Ситонг сделал несколько глотков, прополоскал рот и сказал:

- Десны очень греет. Приятно. Ладно, пошли в машину.

Мотор никак не заводился, исступленно выл стартер.

- Посадишь аккумулятор, - сказал Степанов.

- Не посажу, - уверенно ответил шофер, и по этой его уверенности Степанов понял, что аккумулятор он наверняка посадит.

Это было в Крыму, в Старом Свете. Степанов тогда купил старенький "Москвич", и они с Надей поехали к морю. Был конец апреля, но он все же уговорил.

- В мае уже купаются, - сказал он.

- В конце мая, - уточнила Надя, - а ты месяц не усидишь...

Но ему очень хотелось поехать к морю на "Москвиче", и они поехали.

Зачем женщина вначале так легко соглашается с взбалмошным неразумением любимого? Зачем так скоро любовь трансформируется в чувство собственника? Зачем мы, исповедуя философию движения, относимся к любви словно слепые узколобые догматики? Зачем мы не говорим себе сразу, что любовь обязательно переходит в дружбу и в привязанность, а это ведь уже не любовь? Проблема человеческой совместимости - это и есть проблема счастья в любви. Перед тем как зимовщиков отправлять на год в Арктику, их испытывают невропатологи. Неужели влюбленным надо проходить испытание на будущую совместимость? Может быть, кто знает.

- Смотри, море, - сказал тогда Степанов.

Оно появилось в разрыве облаков ранним утром. Старый Свет еще спал только отчаянно голосили петухи. И еще очень горько пахло жжеными листьями. Этот запах казался Степанову горьким, потому что он уезжал от Нади в первый раз, когда на даче жгли листья - и голубой дым уходил в синее сентябрьское небо. Надя долго стояла возле калитки, глядя ему вслед, и он то и дело оборачивался, и в нем все пело, и идти ему тогда было невозможно легко - как после хороших трех раундов. Только после хороших трех раундов с товарищем, после горячего душа и жесткого полотенца в нем появлялось раньше такое ощущение.

Счастливая горечь первой недолгой разлуки с ней потом прошла, разлуки стали их бытом, а вот горький запах жженых листьев остался в нем, как символ недолгого счастья, и тишины, и любви.

- Очень скользкая дорога, - сказала Надя. - Будь осторожен.

- Да ладно, - сказал он, - ты смотри, какое море!

Он резко перевел рычаг переключения скоростей, и рычаг остался у него в руке - хороший, видно, металл поставили на заводе, черт их дери! Машина заскользила вниз по горной дороге. Она была сейчас неуправляемой и скользила быстро.

- Правь, родной, правь! - прошептала Надя и стала бледной и пальцы поднесла к щекам. Она всегда подносила свои длинные пальцы к щекам, когда пугалась, или когда он обижал ее, или если она смущалась чего-то. Руки ее не потянулись к дверце, нет. Она сидела возле, повторяя все время как заклинание:

- Правь, Димочка, правь...

А он тихо матерился и не знал, что делать, потому что машину тащило вниз, а метрах в двадцати начинался крутой обрыв. Тогда Степанов зажал в ладони острый огрызок рычага передачи, перевел его на первую скорость, и машина, дрогнув, остановилась.