Цена жизни – смерть

Выглядел Вовик действительно ужасно: живой труп с мутноватыми счастливыми глазами. Чтобы притупить боль, ему кололи морфий, и Вовик испытывал привычный кайф. Турецкий присел на стул в изголовье больного:

— Вовик, сними грех с души, признайся, где взял ракеты.

Давить на Вовика было бесполезно, ему уже нечего бояться, и обещать ему златые горы представлялось глупым. Приходилось надеяться, что он сам что-нибудь расскажет, по своей воле, без всяких дополнительных моральных, материальных и прочих стимулов.

Но Вовику было не до ракет.

— Знаешь, а умирать совсем даже не страшно. Думал, буду выть, на стены кидаться, руки врачам целовать: спасите, дайте еще денечек пожить. Ни хрена! Вот чего бы я точно хотел, чтобы меня прямо сейчас затащили на тридцатый этаж, а лучше на пятидесятый, совсем здорово было бы, если бы на Эмпайр-стейт-билдинг — там, говорят, сто десять этажей, — и дали бы выйти в окно. Кайф, а?

— Возможно.

— Я же даже на самолете никогда в жизни не летал, знал бы, что такая фигня, сам бы сел на эту ракету.

Увы, последнего желания умирающего Турецкий выполнить не мог, даже если бы захотел.

— Вовик, ну хоть про Божену расскажи.

— А что про нее рассказывать, я же сказал уже, пусть себе живут…

— Видишь ли, Вовик, — взялся убеждать Турецкий, — Божену тоже похитили, а до того ей угрожали, покушались на нее, ну и так далее. Я просто хотел узнать, что — твое, а что — настоящих злодеев, нужно нам с этим определиться побыстрее. Есть подозрение, что ее похитили те же уроды, что и Жеку Промыслова…

Вовик сфокусировался на Турецком и поморщился, может быть, скорее не от боли, а от воспоминаний о Жеке.

— Чего ты меня агитируешь? Я звонил пару раз, ну говорил ей гадости всякие, что, мол, сука она, что жить ей осталось там два дня или две ночи, спрашивал, как хочет умирать: медленно и мучительно или быстро и больно. Один раз даже чуть не задавил ее машиной, но не смог — в последний момент рука дрогнула, пацифист хренов.

— А когда в последний раз звонил?

— Пару дней назад, из больнички. А она, представляешь, в первый раз испугалась, до того просто трубку бросала молча, а тут как заорет: кто вы такой, наконец, прекратите…

— Стоп, ты из автомата звонил, из того, который в холле? — переспросил Турецкий.

— Я что, даун, что ли? Из манипуляционной, там один внутренний телефон, а другой городской, больничка же крутая, там со связью все о'кей.

— А как же камеры, почему тебя не засекли?

— Кто сказал, не засекли? Повязали, да только я успел.

В палату заглянула симпатичная медсестричка:

— Господин Турецкий, там вас к телефону просят.

Повальные обыски с миноискателями наконец дали результат. На даче у Зинченко (все-таки Зинченко, и тут интуиция Турецкому не изменила!) найден бункер, из которого изъяты три автомата Калашникова, шесть противопехотных мин, шесть пистолетов и целая гора боеприпасов. Хозяин дачи объяснил, что приобрел оружие на всякий случай, никогда им не пользовался и совершенно не подозревал, что его семнадцатилетний сын знает о существовании арсенала, а тем более — шифр кодового замка. ПТУРСов, по заверению Зинченко, было действительно пять, то есть Вовик унес все. Один у него не сработал, второй попал в Кривенкова со товарищи, а еще три оставались в машине, когда его взяли.

— Ну что, Вовик, разъяснили мы твоего друга, — похвастался Турецкий, вернувшись в палату. — Давай колись по порядку: как ты вычислил своего Любимова, зачем тебе Никита родительский тайник выдал, и очень тебя прошу, объясни мне, ради Христа, ну зачем тебе ракеты понадобились, взял бы, что ли, автомат…

— Какой Никита? О чем это ты? — довольно умело разыграл полное непонимание Вовик.

— Никита Зинченко, семнадцати лет от роду, твой коллега по больничке. У него на даче только что обнаружили тайник с оружием, на кодовом замке твои отпечатки пальцев, так что отпираться бесполезно. И глупо. Да и предательством это уже не считается, потому что мы сами все нашли, без твоей же помощи, сечешь? — Насчет отпечатков Турецкий соврал, эксперты только что туда поехали, но не тот тип Вовик, чтобы думать о конспирации, натягивать перчатки и затирать следы.

— Ладно, пиши, начальник, — смирился Вовик. — Ну увидел я этого мудака по телику, когда первый раз смотался…

— Любимова?

— Угу. Какой-то хмырь там выступал на крыльце этого домины, ну около которого я стрелял потом, а Любимов сзади торчал — скалился, козел. И тут я его фамилию вспомнил, пять лет не мог, они мне, козлы, все мозги отшибли, а тут вспомнил. Думал, пробегусь по братанам, ствол найду, а не найду ствол — зарежу или удушу собственными руками. А твой Денис, или как его там, тут же меня и обратно в больничку, хорошо, хоть дозу купил. Я тогда за дозу мог чего угодно сделать, только я ему тогда про Любимова не сказал, много чего сказал, а Любимова себе приберег. А с Никитой мы пыхнули как-то вместе, он и в больничке доставал как-то, он и говорит: застебал папаша-урод, сил нет никаких терпеть, вытащить бы автомат из его сраного бункера и располосовать любимого родителя вдребезги и пополам. Дальше я спросил, он ответил — и про бункер, и про шифр. Тогда меня, конечно, переклинило: я тут парюсь, а этот козел на воле жирует. Дальше ты знаешь. А насчет автомата ты не прав, пулю можно выковырять откуда угодно, а вот из кусочков новых мудаков собирать пока не научились.

Турецкий дочитал дневник Долговой и почувствовал острую необходимость проветриться. Домой он отправился пешком, что за последние дни случалось крайне редко. Подойдя к собственному подъезду, он увидел, что его Ирина развешивает на балконе белье: стирку затеяла, — значит, в квартире жара — не продохнуть. Турецкий передумал подниматься и уселся на лавочку. Хотелось пива, но не хотелось вставать. Потом он заметил Нинку, носившуюся с детьми по двору, и просидел, наблюдая за ней, до темноты. Когда стемнело, он позвал ее домой, но Нинка попросила еще пять минут и еще «пять коротких минуточек», ему наконец надоело ее ждать, и он поднялся.

— Где ты ходишь? — справилась Ирина Генриховна.

Что за новости?! — молча возмутился Турецкий. С каких пор Ирка стала интересоваться его перемещениями? Он не спеша разулся и вместо ответа многозначительно указал пальцем вниз: