Китаец

Конфронтация с Я Жу неизбежно состоится. Но сначала она должна узнать, что произошло на самом деле.

Президент передал слово председателю мозамбикского подготовительного комитета, человеку на удивление молодому, с бритой головой, в очках без оправы. Звали его то ли Мапиту, то ли Мапиру, Хун не вполне разобрала. Заговорил он возбужденным голосом, словно собственная речь искренне его забавляла.

И Хун поняла. Мало-помалу суть происходящего прояснилась, как и характер встречи, и таинственный антураж. Глубоко в мозамбикском буше обретал форму гигантский проект, который воплощали в жизнь две самые бедные страны в мире, но одна из них была великой державой, а другая — маленьким африканским государством. Хун слушала докладчика, мягкий китайский голос услужливо переводил, и она поняла, почему Я Жу хотел, чтобы она присутствовала здесь. Хун была энергичной противницей всего, что могло привести к превращению Китая в империалистическую державу, а тем самым, как говаривал Мао, в бумажного тигра, которого рано или поздно уничтожит всенародное сопротивление. Может быть, Я Жу питал слабую надежду, что Хун даст себя убедить в том, что происходящее обеспечит преимущества обеим этим бедным странам? Однако еще важнее было показать, что группировка, к которой принадлежит Хун, не пугает тех, у кого в руках власть. Ни Кэ, ни Я Жу не боятся Хун и ее единомышленников.

Когда Мапиту сделал короткую паузу, чтобы хлебнуть воды, Хун подумала: именно этого я опасалась более всего — что Китай возродился как классовое общество. Мао предостерегал, что страна в таком случае разделится на диктаторские элиты и низший класс, запертый в своей нищете. А вышло еще хуже: страна позволяла себе относиться к окружающему миру так, как всегда относились к нему империалисты.

— Сегодня, несколько позже, — продолжил Мапиту, — мы пролетим на вертолетах вдоль Замбези, сначала к верховьям, до Бандара, затем к низовьям, к Луабу, где начинается обширная дельта. Мы увидим плодородные территории, населенные очень скудно. По нашим расчетам, в течение пяти лет мы сможем принять четыре миллиона китайских крестьян, которые смогут обрабатывать нетронутые земли. Никого не вынудят уехать, никто не лишится пропитания. Напротив, наши соотечественники выиграют от большого преобразования. Все получат доступ к дорогам, школам, больницам, электричеству — иными словами, к тому, что ранее было доступно лишь считанным городам и являло собой привилегию городского населения.

До Хун доходили слухи, что ведомства, занимавшиеся насильственным переселением крестьян в связи со строительством крупных плотин, сулили этим людям, что однажды они заживут в Африке как баре. Мысленно она увидела великое переселение. Красивые слова рисовали райскую картину того, как китайская беднота, неграмотная, невежественная, в два счета сумеет прижиться в этом чужом краю. Благодаря дружбе и сотрудничеству никаких проблем не возникнет, конфликтов с населением приречных районов не будет. Но никто не разубедит ее: все, о чем она сейчас слышит, есть прелюдия к превращению Китая в хищную нацию, которая, не колеблясь, заберет себе и нефть, и прочее сырье, необходимое, чтобы продолжить свое стремительное экономическое развитие. Советский Союз помогал оружием в долгой освободительной войне, которая в 1974 году привела к изгнанию португальских колонизаторов. Зачастую оружие было старое, отслужившее свой срок. А платили за него правом на хищнический лов рыбы в богатых акваториях Мозамбика. Неужели и Китай подхватит теперь эту традицию, главным и единственным девизом которой всегда было служение собственным целям?

Чтобы не привлекать к себе внимания, Хун вместе со всеми зааплодировала, когда докладчик закончил. На трибуну поднялся министр торговли Кэ. Он заверил, что риска нет, все и вся непоколебимо объединено в равноправном взаимовыгодном сотрудничестве.

После краткой речи Кэ все перешли в другую палатку, где были сервированы закуски. В руке Хун оказался бокал хорошо охлажденного вина. Она снова искала глазами Я Жу и снова не находила.

Через час вертолеты стартовали, взяв курс на северо-запад. Хун видела внизу могучую реку. Немногие места, где жили люди и земля была расчищена и возделана, резко контрастировали с огромными пространствами, которые казались совершенно нетронутыми. Может быть, я все-таки не права? — думала Хун. Может быть, Китай действительно готов помочь Мозамбику бескорыстно, не рассчитывая извлечь для себя во много раз большую выгоду?

Рев мотора не давал ей собраться с мыслями. Вопрос остался без ответа.

Перед посадкой в вертолет ей вручили небольшую карту. Она уже видела такую: по дороге из Бейры — чиновники министерства сельского хозяйства изучали именно ее.

Достигнув самой северной точки маршрута, вертолеты повернули на восток. У Луабу описали дугу над морем и приземлились затем неподалеку от города, который Хун локализовала на карте как Шинде. Там их опять ждали автомобили и новые дороги, пролегавшие все по той же красной земле.

Машины остановились среди буша, у небольшого притока Замбези, на площадке, очищенной от кустов. Возле реки полукругом стояли несколько палаток. Первый, кого увидела Хун, был Я Жу.

— Добро пожаловать в Кайя-Квангу. На одном из местных наречий Кайя-Кванга означает «мой дом». Здесь мы заночуем. — Он показал на палатку у самой реки.

Молодая африканка забрала у Хун дорожную сумку.

— Зачем мы здесь? — спросила Хун.

— Чтобы после долгих дневных трудов насладиться африканской тишиной.

— Здесь я увижу леопарда?

— Нет. В этих местах водятся главным образом змеи да ящерицы. И бродячие муравьи, которых все боятся. А леопардов тут нет.

— Что мы сейчас будем делать?

— Ничего. Дневные труды закончены. Ты увидишь, что вопреки ожиданиям все здесь отнюдь не примитивно. У тебя в палатке даже душ есть. И удобная кровать. Немного позже мы вместе поужинаем. Потом можно посидеть у костра, а можно пойти спать.

— Давай поговорим, — сказала Хун. — Это необходимо.

Я Жу улыбнулся:

— После ужина. Посидим возле моей палатки.

Он мог бы и не показывать, где это. Хун уже поняла, что их палатки стоят рядом.

Сидя у входа в палатку, она смотрела, как над бушем опускаются короткие сумерки. На площадке между палатками уже горел костер. Там стоял Я Жу в белом смокинге. Ей вспомнилась фотография, которую она видела давным-давно в китайском журнале, напечатавшем большой материал о колониальной истории Азии и Африки. Двое белых мужчин в смокингах ужинали среди буша — белая скатерть, дорогой фарфор, охлажденное вино. Чернокожие официанты застыли наготове у них за спиной.

Мой брат, думала Хун, кто же он такой? Когда-то мне казалось, нас связывают не только семейные узы, но и стремление работать на благо родной страны. А теперь не знаю.

К накрытому у костра столу она пришла последней.

И думала о письме, написанном накануне ночью. О Ма Ли, неожиданно вновь усомнившись, можно ли ей доверять.

Уверенности нет более ни в чем. Ни в чем.

32

После ужина, окутанного тенями ночи, выступала танцевальная группа. Хун, которая даже вина не пригубила, чтобы сохранить ясность мысли, смотрела на танцоров с восхищением, а в душе меж тем ожили детские мечты. Когда-то давно ей хотелось стать артисткой китайского цирка или классической пекинской оперы. Мечта была сразу о том и другом. На манеже цирка она видела себя лучшей из тех, кто умеет держать в движении на бамбуковых палках великое множество фарфоровых тарелочек. Не спеша ходила среди танцующих тарелочек, в последнюю секунду вновь ловко запуская ту, что норовила остановиться и упасть. В пекинской же опере была серьезной героиней, которая побеждала в тысячу раз более сильного врага с помощью палок, символизирующих копья или мечи в акробатической войне. Позднее, когда стала старше и эти мечты потускнели, она поняла, что просто хотела иметь полный контроль над происходящим вокруг. Теперь, глядя на танцоров, которые как бы слились в одно многорукое существо, она вновь испытала толику тогдашнего ощущения. Африканским вечером с его непроглядной темнотой и запахами моря, расположенного так близко, что, когда лагерь затих, сюда доносился тихий шум прибоя, к ней вернулось детство.