Китаец

Женщину с мешком цемента она не забудет.

Встреча с президентом Мугабе продолжалась четыре часа. Когда он вошел, Хун подумала, что больше всего он похож на обыкновенного школьного учителя. Пожимая ей руку, он смотрел мимо нее, человек другого мира, на секунду прикоснувшийся к ней. По окончании встречи он и не вспомнит ее. Этого невысокого африканца, от которого, несмотря на старость и хрупкость, веяло силой, одни описывали как кровожадного тирана, терзающего собственный народ, разрушая их жилища и сгоняя с земли по своему произволу. Другие же считали его героем, неустанно борющимся с остатками колониальных сил, каковые, как он твердил, суть виновники всех проблем Зимбабве.

А как считала сама Хун? Она знала слишком мало, чтобы составить однозначное мнение. Однако во многом Роберт Мугабе заслуженно вызывал у нее благоговейное почтение. Пусть не всё, что он делал, было хорошо, но в его душе жила убежденность, что корни колониализма проникли очень глубоко и за один раз их не вырубишь. С особенным уважением Хун думала об этом человеке, читая о яростных нападках, каким его непрерывно подвергали западные СМИ. Немалый жизненный опыт научил ее, что громогласные протесты толстосумов и их газет зачастую имеют лишь одну цель — заглушить отчаянные крики тех, кто по-прежнему страдает от бедствий, порожденных колониализмом.

Зимбабве и Роберт Мугабе оказались в блокаде. Запад бурно вознегодовал, когда несколько лет назад Мугабе допустил аннексию крупных ферм, которые, все еще преобладая в стране, оставляли без земли сотни тысяч зимбабвийских бедняков. Сообщения о белых фермерах, пострадавших от камней или пуль в открытых стычках с безземельной чернокожей голытьбой, разжигали ненависть к Мугабе.

Но Хун знала, что еще в 1980-м, когда страна сбросила фашистский режим Яна Смита, Мугабе предлагал белым фермерам сесть за стол переговоров и мирным путем разрешить жизненно важный для Зимбабве земельный вопрос. Его предложение было встречено молчанием. Снова и снова на протяжении пятнадцати с лишним лет Мугабе предлагал переговоры, и каждый раз ему отвечали презрительным молчанием. В конце концов, когда ситуация накалилась до предела, многие фермеры перешли в разряд безземельных, что немедля подверглось осуждению и вызвало за рубежом бурю протестов.

Тогда-то образ Мугабе претерпел резкое изменение: из борца за свободу его превратили в классический пример африканского лидера-тирана. Изображали так, как антисемиты обычно изображают евреев. Человека, который привел свою страну к свободе, обесчестили и ославили. Никто не упоминал о том, что он позволил бывшим лидерам режима Яна Смита — и самому Яну Смиту — жить в стране. Не отдал их под суд, не отправил на виселицу, не в пример англичанам, именно так поступавшим с черными мятежниками. Но строптивый черный не ровня строптивому белому.

Хун слушала речь Мугабе. Говорил он медленно, голос звучал мягко, негромко, даже когда он затронул санкции, которые привели к росту детской смертности и к голоду, что вынуждало все большее число зимбабвийцев перебираться в Южную Африку, пополняя многомиллионную армию нелегальных иммигрантов. Мугабе не отрицал существование внутренней оппозиции и признал, что случались столкновения. Но западные СМИ никогда не сообщают о нападениях на тех, кто предан ему и партии, подчеркнул он. Всегда только его сторонники бросают камни и применяют дубинки, а о других, бросающих зажигательные бомбы, наносящих побои и увечья, они молчат.

Мугабе говорил долго, но хорошо. А ведь ему уже восемьдесят, думала Хун. Подобно многим другим африканским лидерам он долгие годы провел в тюрьме в тот затянувшийся период, когда колониальные державы верили, что сумеют отразить атаки на свое превосходство. Конечно, не секрет, что в Зимбабве процветает коррупция. Путь по-прежнему долог. Но считать Мугабе единственным виновником — упрощенчество. Истинное положение вещей куда сложнее.

Хун взглянула на Я Жу, он сидел у другого конца стола, ближе и к министру торговли, и к ораторской трибуне. Что-то набрасывал карандашом на странице блокнота. Еще ребенком он взял в привычку, размышляя или слушая, рисовать на бумаге фигурки, как правило чертиков, скачущих среди горящих костров. А ведь он слушает, и очень-очень внимательно, подумала Хун. Вбирает в себя каждое слово, взвешивает, что может обеспечить ему преимущество в будущих делах, каковые, собственно, и являются поводом поездки сюда.

Когда встреча закончилась и президент Мугабе покинул конференц-зал, все направились в соседнюю комнату, где были сервированы закуски. В дверях Хун столкнулась с Я Жу. Брат поджидал ее. Оба взяли по тарелочке с тарталетками. Я Жу пил вино, Хун предпочла стакан воды.

— С какой стати ты шлешь мне письма среди ночи?

— Меня вдруг охватило непреодолимое ощущение, что это очень важно. Я не мог ждать.

— Человек, постучавший в мою дверь, знал, что я не сплю, — сказала Хун. — Откуда он мог об этом знать?

Я Жу удивленно вскинул брови.

— Ведь стучат по-разному — когда в доме спят и когда бодрствуют.

Я Жу кивнул:

— Да, ума тебе не занимать, сестренка.

— Не забудь, я и в темноте вижу. Ночью я долго сидела на веранде. Лица мелькали в лунном свете.

— Так ведь нынешней ночью луны не было?

— Звезды шлют свет, который я способна усилить. Звездный свет становится лунным.

Я Жу задумчиво посмотрел на сестру:

— Ты меряешься со мной силами? Да?

— А ты нет?

— Нам нужно поговорить. В тишине. И в покое. Здесь происходят большие преобразования. Мы прибыли в Африку большой, но дружественной армадой. И теперь высаживаемся на берег.

— Сегодня я видела, как двое мужчин водрузили женщине на голову пятидесятикилограммовый мешок с цементом. И задам тебе очень простой вопрос. Какова цель нашей армады? Помочь женщине, облегчить ее груз? Или присоединиться к тем, кто водружает ей на голову мешки?

— Вопрос важный, и я готов его обсудить. Но не сейчас. Президент ждет.

— Не меня.

— Проведи вечер на веранде. Если я не постучу в твою дверь до полуночи, ложись спать. Я уже не приду.

Я Жу отставил бокал и с улыбкой ушел. Хун заметила, что за несколько минут разговора ее бросило в пот. Чей-то голос громко объявил, что автобус отправится через полчаса. Хун снова положила себе тарталеток, а покончив с едой, вышла к автобусу, ожидавшему у заднего фасада дворца. Было очень жарко, яростный жар солнца еще усиливался, отражаясь от белых стен дворца. Хун надела темные очки, достала из сумки белую шляпу и уже собралась подняться в автобус, как вдруг ее окликнули. Она обернулась:

— Ма Ли? Ты здесь?

— Да, вместо старика Цу. У него обнаружился какой-то тромб, и он не смог поехать. Послали меня. Вот почему в списке делегатов мое имя не значится.

— Сегодня утром я не видела тебя в автобусе.

— Мне сделали строгий выговор за то, что я нарушила протокол и села в машину. Теперь я на своем месте.

Хун схватила Ма Ли за обе руки. Вот кто ей нужен, вот с кем можно поговорить. Они подружились еще в годы учебы, после культурной революции. Хун хорошо помнила, как однажды рано утром нашла Ма Ли спящей в кресле в одной из университетских комнат отдыха. Когда Ма Ли проснулась, девушки разговорились.

Казалось, им с самого начала суждено было стать подругами. Хун до сих пор не забыла один из первых их разговоров. Ма Ли тогда сказала, что пора перестать «бомбить Генштаб». Призывая бойцов культурной революции «бомбить Генштаб», Мао имел в виду, что даже высшее руководство компартии не должно избежать необходимой критики. А Ма Ли добавила, что теперь пора «бомбить пустоту в моей голове, бороться с нехваткой знаний».

Ма Ли стала экономистом-аналитиком, была направлена на работу в министерство торговли и вошла в группу финансовых экспертов, которые круглые сутки следили за движением валюты в мире. Сама Хун попала в министерство внутренней безопасности советником министра, чтобы координировать позиции высшего военного руководства касательно внутренней и внешней безопасности, особенно безопасности политических лидеров. Хун была на свадьбе Ма Ли, но с тех пор, как у Ма Ли родились двое детей, подруги виделись урывками и нерегулярно.