След на лыжне

Ее, если что втемяшится в голову, никому не разубедить. Какие хочешь, доводы приводи. Вот и вчера:

— Юра Шиляк убил Кеху — больше некому.

И сколько Иван ни спорил, ни доказывал ей, что никак не мог механик убить Кешу Анкудинова, потому что был все время на виду у людей и находился не в том месте, откуда сгинул жених; предупреждал, чтобы не распускала ложных слухов, а то еще в деревне подумают, что это он, участковый, так говорит — тетка Ирина упрямо твердила свое: «Шиляк убил — больше некому!»

И не одна Ирина, другие женщины повторяли: «Шиляк убил». Хотя и неизвестно никому доподлинно, убит ли Кеша. Никто ведь не видел его ни живого, ни мертвого. Где его теперь искать, Иван терялся в догадках. Дело, которое вначале показалось ему пустяковым, простым, — вернее, он его и за дело не посчитал — вдруг обернулось серьезным и загадочным. Ничего похожего в его практике еще не было. Более всего его удивляло: куда мог исчезнуть человек?

Не хотелось вспоминать, как он сам оконфузился вчера. Да еще при Гале! Впрочем, Галя-то как раз не осудит его, не просмеет: и она вместе с ним попала впросак. Верно, она всего лишь понятая. А вот ему, участковому, непростительно. И ведь сколько до этого сам себе внушал: не увлекайся, взвешивай, анализируй... Черта с два... Как только коснулось дела, увидел кровь — сразу же связал одно с другим: пропавший Кешин след и кровь. Этак все гладко покатилось: вот они и убийцы — следы на них и вывели. Анкудинову больше и деваться некуда было. Не испарился же он, выйдя на дорогу? Стало быть, его подобрала машина. А если кровь — так убили. Может быть, случайно переехали, не заметив, а может быть, по злобе. Оставалось найти тело.

— Показывайте, куда спрятали убитого! — потребовал он, кладя руку на кобуру.

На мгновение встретился с испуганно-восторженным взглядом Галины Александровны — Галочки.

Решительно шагнул вперед, заслоняя ее собой, — вдруг они схватятся за ружья. Запоздало подумал: «Надо было забрать ружья, как вошли».

— Ваня, голубчик ты наш родимый, не погуби! Детишек пожалей,— слезно запричитала Поздеиха, указывая участковому на притихших внучат. — По дурости стреляли. У, изверги! — замахнулась она на своих зятя и мужа.

Щенок опять затявкал, озлобленно кидаясь на Ивана: почуял кто нарушил покой в доме. Поздеиха цыкнула на него, отпнула. Тот заскулил обиженно. Забазлали пацанята.

— Не губи, родимый!

— Но, но, — растерялся Иван: ему показалось, Поздеиха хочет бухнуться ему в ноги. Этого только и не хватало. — Человека убили — теперь не погуби?

— Какого человека?! Ты че наговариваешь?

Но он и сам почувствовал неладное. Окончательно картину прояснил Васька Ухожев, шалопутный зять Поздеевых: вскочил из-за стола, от ярости брызжа слюной, накинулся на Вялых:

— А ты, падла, какого хрена?.. А то сам не подначивал: стреляй, стреляй! Сам же после и добивал, вот из этой кочерги. — Васька схватил с гвоздя двухстволку кладовщика, замахнулся, будто хотел садануть прикладом. — Теперь сам же привел, их сюда! Да провались она, ваша сохатина! Я теперь че, на штраф должен горбатиться? Тама, в чулане, лежит — забирайте. А штраф вот с них, — указал на Вялых и Брусницкого. — Имя свеженины захотелось.

Искали одно — раскрыли другое. Все подробности восстановились сами собой. Брусницкий и Вялых понесли на Ваську, Васька на них — знай только слушай и вникай.

Еще с вечера втроем условились ехать на старый тракт, стрелять глухарей. С тех пор как проложили новую дорогу, большой отрезок старой, угадавшей между двумя заливами новозданного моря, стал никому не нужен. Дорога еще не заросла, а высокую насыпь даже зимой не везде заметало снегом. Глухари, у которых постоянная нужда наполнять зоб каменной крошкой, прилетают туда клевать гравий. Машине они позволяют приблизиться чуть ли не вплотную. Подобный варварский способ охоты на беззащитную птицу запрещен, но браконьеры потому и браконьеры, что у них совести нет и законы не для них. Выехали спозаранку. Не успели достигнуть заповедного места, только выбрались на старый тракт, как в рассветной мути увидели сохатого. За каким лешим его вынесло на дорогу, неизвестно. Зверь и не думал бежать, стоял поперек полотна, слушал. Васька нажал на тормоз, когда до сохатого осталось не больше сорока шагов. Азарт охватил браконьеров. Как же упустить такую добычу! Это же скольких глухарей надо перестрелять? Правда, риску больше. За глухарей-то, если и попадутся, ружья отберут да пристыдят, а за сохатого втроем не расплатиться. Но подсчеты некогда было вести. Что он, дурак, будет ждать их, пока они срядятся? Грянул залп из двух ружей, почти в упор стреляли Васька и Брусницкий. Вялых после добивал смертельно раненного лося.

Когда вошли в чулан, где лежала разделанная туша, Иван сразу вспомнил — точно так же пахло в сенях у кладовщика Вялых.

Вот почему тот не артачился, согласился идти в понятые. Хотел поскорей увести их из своей избы. Неровен час, участковый сунет нос в кладовку. И ружье прихватил с собой из страха — боялся, без него нагрянет в избу великовозрастный племянник, увидит двухстволку, почует, что из ружья недавно стреляли, и растрезвонит по деревне, что дядя опять браконьерствовал. А после этого кто-нибудь обнаружит в лесу следы крови — куда их денешь? — не в деревню же было везти тушу, разделывать...

Поэтому-то он так охотно пошел с участковым искать пропавшего жениха. Не мог же он предвидеть, что следы Кеши Анкудинова сделают такую коварную петлю — выведут участкового на дом, где пировали браконьеры.

Вышло так, что Иван нежданно-негаданно раскрыл преступление. Зато он окончательно сбился с нужного следа. К тому времени, когда они возвратились к месту, где нашли кровь, по проселочной дороге прошли леспромхозовские тяжеловесы — чуть не до земли распахали. Черти их принесли. Уже год, как забросили участок, не наведывались в Усово, а тут нагрянули, вспомнили про штабеля невывезенного леса на старой деляне.

С тех пор, как Иван пробудился, прошло больше часа. Погода на дворе менялась. Пластина лунного света на крашеных половицах тускнела, иногда пропадала вовсе, потом опять вспыхивала ярко и серебристо. Теперь вот сгинула и не появляется. Начало завывать в трубе. Этого только и не хватало — теперь заметет и Кешины следы на целике.

Все ли он, участковый, сделал, что требовалось? Не просмотрел ли чего, не оставил без внимания? Беспокоил его след мотоцикла: кто и откуда ехал? Попробуй теперь установи. Иван всех расспрашивал: не знает ли кто, не слышал — ничего не узнал.

Вдруг посреди завывания ветра послышался другой звук. Иван напряг слух — выла собака. Да так истошно, тоскливо, что стало не по себе — душу выворачивало. За перегородкой вздохнула тетка Ирина. Собачий вой подействовал и на нее. Иван знал, что она лежит сейчас с открытыми глазами, прислушивается к вою и думает о своем непутевом сыне.

Вот ведь еще чертовщина! Теперь под этот вой и вовсе не заснуть. Есть что-то особенное в собачьем вое. Не зря же с ним связана дурная примета. Чего только не придет на ум посреди ночи, когда и без того все смутно, таинственно. Да еще метель подвывает, подстраивается в лад тоскующему псу. Где-то недалеко воет, дома через два примерно, где Юра Шиляк снимает избу.

Тетка Ирина заворочалась на постели, негромко кашлянула. Стоит Ивану выдать себя, показать, что и он тоже не спит, как она тут же вступит в разговор. И тогда они проговорят до утра.

За окнами треснуло. Кто-то не вытерпел, пальнул из ружья — пугнул собаку. Вой оборвался. Послышался визг. Или это лишь почудилось Ивану? Он напряг слух, но ничего больше не было слышно, кроме завываний ветра. Потом показалось — на улице скрипит снег под чьими-то шагами. Иван вскочил с постели, прильнул к окну. Луны нету, на улице кромешная темень. И он не мог бы сказать, вообразилось ему или же он впрямь разглядел чью-то смутную фигуру — кто-то быстро прошмыгнул вдоль улицы и скрылся в заулке, что ведет к лесу.

Стараясь не скрипнуть половицами, возвратился на койку. Зря он велел тетке Ирине убрать половики из своей комнаты — дескать, пыль собирают. Откуда она, пыль, зимой?