Цена жизни – смерть

Мы с ГП уселись на диван. Вот он, подходящий момент, подумала я, хозяева нас не замечают, общество еще не собралось, нужно прояснить все сейчас, пока нам никто не помешал. Я поинтересовалась у ГП, каков его статус в новом мире и придет ли ГП-2, его имя я произнесла с чувством неприязни. Но ГП сделал вид, что не заметил этого.

— Его статус — житель периферии, причем по ту сторону — не изнутри, а снаружи, среди толпы. К тому же он пыхтит над конспектами, могу поспорить на сто тугриков.

Это означало, что и я тоже — среди толпы. Но ведь я дала себе слово отослать эмоции в отпуск до полного выяснения всех обстоятельств. Мы просидели довольно долго молча. ГП изучал авангардную картину на противоположной стене — один из двух предметов, указывающих на связь здешних обитателей с миром искусства, вторым был футляр от флейты, висевший на крючке под самым потолком.

— Ждать долго? — серьезно спросила я.

— По геологическим часам — тикнуть не успеет. И вообще, куда спешить? Мы уже здесь.

— Тогда давай хоть чаю выпьем.

Я поднялась и направилась на кухню, но ГП, проявив неожиданную прыть, подскочил с дивана и любезно остановил меня:

— Лучше обожди здесь, я сам.

Он отсутствовал больше двадцати минут. По геологическим часам можно урожай чая вырастить, собрать, расфасовать и отправить в торговлю. Потом купить, заварить и выпить. Меня уже подмывало послать все к черту и уйти домой, но я уговорила себя остаться. Мало ли какие в новом мире ГП обычаи, а чужие обычаи все-таки следует уважать, до определенных пределов конечно.

Вернулся ГП:

— Извини, чаю нет, кончился еще вчера. Есть портвейн, но язык не поворачивается тебе его предложить.

— Ладно, раз чая нет, давай поговорим о живописи. — Я кивнула на картину: — Скажи, в ней есть перспектива?

Он посмотрел на меня со значением, снова сбегал на кухню и принес мне самокрутку. И понес: про наши родственные души, про то, что он вошел в мир через эту картину, на которой, оказывается, изображен идиллический пейзаж: Кришна любуется Вселенной; про то, как ничего в ней не видел, кроме хаотических мазков, пока первый раз не затянулся; как его предупреждали: мол, с первого раза никого не пробирает, а его пробрало, и Кришна собственноручно провел его по всем закоулкам и объяснил, что к чему во Вселенной в целом и на этой картине в частности.

Закончив свой сумбурный рассказ, он раскурил самокрутку и протянул мне:

— Если у нас родственные души, ты тоже должна пройти через ворота с первого раза.

Я неожиданно почувствовала враждебность, исходящую от всего вокруг: от хозяев (хозяев ли?), возившихся на кухне, от этой картины, от флейты в футляре, даже от стен, пола и дивана, на котором мы сидели. И еще — колоссальное нервное напряжение. Как разведчик на допросе: стоит сказать что-нибудь не то или не так — все, конец. Конец в данном случае должен наступить не для меня, но от этого ничуть не легче, наоборот — больше дрожи в коленках.

Я затушила косячок о каблук (никакой пепельницы в комнате не было и в помине) и спросила ГП:

— Где эти ворота?

Он посмотрел на меня как на трехлетнюю девочку, пристающую к окружающим с расспросами, откуда берутся дети. Но я настаивала:

— Есть, например, ворота в любом гараже, есть Покровские ворота, есть Бранденбургские ворота, а где те, через которые я должна пройти?

— Не важно. Они есть, совершенно точно, тебе этого достаточно?

— Нет. Если не можешь объяснить, где они, скажи хотя бы: они едины для всех или каждый открывает свой собственный проход внутри себя?

— Зачем без толку философствовать? Пока не попробуешь — все равно не поймешь. Не бойся — это главное.

— Погоди. Ты начал с вполне рационального мотива: я должна проникнуть в особый мир и там, в этом особом мире, к тебе присоединиться, так?

— Так.

— Вот и давай разберемся, что это за особый мир и как в него попадают, чтобы меня не занесло по ошибке черт знает куда.

— Ладно, я тебе объясню.

— Сначала насчет ворот. Они всенародные или для личного пользования?

— Для личного, конечно.

— Замечательно! И мир этот каждый открывает для себя сам?

— Да.

— То есть это внутренний мир, такой раскрепощенный сон наяву?

— Да.

Он отряхнул самокрутку, снова подкурил и затянулся.

— Но в чужие сны проникнуть невозможно, и общаться во сне невозможно — спящий человек слышит и видит только себя. Поэтому я не смогу присоединиться к тебе в твоем особом мире, только в этом, на этом диване эпохи Возрождения. Но ни ты, ни я этого не почувствуем, поскольку перестанем воспринимать окружающее.

Я отобрала у него самокрутку и снова загасила о каблук.

— Пойдем отсюда, — решительно сказала я. — Поговорим в другом месте.

— Я останусь, — ответил ГП. — И ты оставайся.

— Хорошо, пойдем просто проветримся. Я хочу немного погулять.

Мы медленно пошли в сторону проспекта Мира. На улице ГП взял меня за руку и принялся убеждать:

— Ты думаешь, зачем индейцы курили трубку мира?

— Дикие люди, — ответила я. — Полжизни посвящают всяким глупостям. У цивилизованных людей совсем другие пристрастия.

— Ты не понимаешь! Они посидели рядом, пыхнули и решили все проблемы. Без всякого переговорного процесса о разрядке межплеменной напряженности.

— Конечно, а что им делить? Рыбу в озере? Если у всех голова на плечах — им должно быть ясно, есть всего два пути: перебить друг у друга некоторое количество едоков или разграничить сферы влияния.

— Нет, ты опять ничего не понимаешь! — закричал ГП. — Можно делить озеро с тремя рыбами до полного взаимного уничтожения. Я же не об этом говорю! Им не надо ничего друг другу объяснять. Вот в чем пафос состоит. Раскумарили свою трубку по кругу и все поняли. Дошло? Поняли одновременно, то есть прошли в один и тот же мир и прониклись общими мыслями. Потом только переспросили: «Угу?» — «Угу!» — так, на всякий случай, для индейского протокола, вдруг кого не вставило. А знаешь, как мамонты вымерли?

— Поели всех древние чукчи вместе с древними эскимосами. А из бивней сделали трубки мира.

— Не-а. Стоят двое. «Угу?» — «У-у». Так и вымерли. Может, пойдем назад?