...Имеются человеческие жертвы

—  Валяй, майор, — усмехнулся Платов, — твое право. Чего, правда, страдать-пропадать, ежели объект ответственности сам прет на рожон, так? Валяй, пиши! А теперь ступай!

Гущин закрыл за собой дверь, и Платов вышел в соседнюю, секретную комнату для переговоров, где находились трое из его группы анализа, уже введенные в курс дела...

—    Что будем делать, господа хорошие? — Он внимательно, зорко всматривался в лицо каждого, переводил взгляд с одного на другого. Все трое молчали. Наконец один из них кашлянул и тихо сказал:

—  Собственно говоря, нам надо сделать выбор перед убийством физическим и политическим...

—  Знаете что? — зло сказал Платов. — Мне от вас не афоризмы нужны, а дельные советы. Будь я на вашем месте, я бы, конечно, тоже молчал В общем, еду! Иначе завтра мне просто нельзя будет на люди показаться. Что ж! Попробуем и мы на их идее намыть свое золотишко.

Он снова взял со стола трубку радиотелефона и связался с руководством городской телерадиокомпании:

—  Приветствую вас! Примите два распоряжения! Первое: немедленно прервать передачи и передать в эфир текст экстренного сообщения: «Как только что стало известно, во время проведения сегодняшнего траурного шествия и митинга готовится покушение на губернатора области Платова». И второе: извиниться за изменение в сетке программ и объявить, что... по просьбе трудящихся оба городских канала будут вести прямую трансляцию с траурного митинга и похорон. Работать не менее чем тремя камерами. Одна камера — постоянно на губернаторе. Всё поняли?

—   Но... — смешался директор телерадиокомпании, — простите, Николай Иванович, мы уже не успеем. И это что, серьезно?

—   Разумеется, серьезно, — грубо сказал Платов. — И именно поэтому вы должны успеть! У вас же есть дежурный автобус ПТС! Так что, если меня... ухлопают, получите сенсационный материал, так сказать, мирового класса.

—  Значит, вы... едете? — почти шепотом проговорил один из его ближайших советников-аналитиков.

Платов не ответил и даже не взглянул на него. Он задумался о жене и дочери. Обе были сейчас дома, в особняке, и вполне могли стать свидетельницами этого крутого шоу. Он позвонил в особняк, коменданту губернаторского дворца.

—   Коржиков! Это я! Немедленно, без всяких вопросов — отключить телеантенну на крыше! Немедленно, слышал? Беги и отрубай!

Он вызвал Гущина. Тот вошел очень бледный, с крепко сжатыми губами.

—  Не трусь, майор, — сказал Платов. — Ну что, написал? Давай подмахну!

—  Никак нет, господин губернатор! Передвижная телевизионная станция.

—   Ну, и на том спасибо. В общем, так: в темпе тащи мой бронежилет, ну, тот, белый, титановый, и прикинем, где буду я и где будут твои. Все остальное — в твоей компетенции. Блокировать все подъезды, расставить по позициям твоих снайперов. Ну и все, что положено...

—  Значит, решили?

—   Двум смертям не бывать.

В это время опять тревожно заверещал телефон. Один из ближайших сотрудников Платова поспешно взял трубку и поднял на губернатора растерянные глаза:

—  Николай Иванович, это Клемешев. Просит вас...

Платов взял трубку:

—  Слушаю, Геннадий Петрович!

—  Что-то я ничего не пойму, Николай Иванович... — Он был явно взволнован, встревожен, даже поздороваться позабыл. — Я сам не видел, но мои люди в приемной... Там у нас телевизор... сказали, будто своими ушами слышали, мол, готовится покушение на губернатора... Ахинея какая-то! Так вы будете на прощании? Я сам сейчас выезжаю...

—   Да, — сказал Платов, — действительно, поступили такие сведения. Так что хочешь не хочешь, а надо ехать, может быть, лезть под пули.

«Ну вот, — подумал губернатор, — вот ты и попался, мой мальчик! Сейчас кинешься отговаривать, убеждать... »

Но Клемешев молчал. Потом тяжело вздохнул и сказал:

—  Не сочтите за лесть, но я всегда уважал вас, Николай Иванович.

—  Что это вы обо мне уже в прошедшем времени, а, господин градоначальник? — нервно хохотнул Платов. — Конечно, безумие, в сущности... Вот такой он, наш с вами хлеб... А что бы вы сделали, будь на моем месте?

—   Не знаю, — сказал Клемешев. — Честно, не знаю. Но одно точно: где бы вы ни были сегодня, я буду рядом с вами или впереди вас. Пока я мэр этого города, иначе не будет.

— Ну что ж, спасибо, — усмехнулся Платов. — Действительно, я тронут. Значит, до встречи.

Он задумался. Что все это могло означать? Или он с пылу с жару перемудрил и зря погрешил на Клемешева? А значит, и все построения, догадки, озарения, что называется, мимо денег? Или?.. Или этот парень и сам не промах, а уж тем более его меткие снайперы? И при чем тут тогда какие-то чеченцы?..

Пора было ехать.

Если бы Платов Николай Иванович верил в Бога, он бы, наверное, сейчас мысленно помолился. Но не верил он ни в каких богов, ни в какие чудеса. Он был реалист и атеист. И потому пошел напяливать под рубашку вполне материальный французский бронежилет, точь-в-точь такой же, как у самого Президента.

44

В изголовье Русакова, лежавшего первым по ходу движения людской вереницы, сидели Наташа и его мать. И по тому, как далеко разнесены были их стулья, было понятно, как далеки были эти женщины и при жизни того, кого провожали сегодня на место последнего упокоения.

Наташа ничего не могла понять. С той минуты, как увидела его там, на мраморном столе, прикрытого белым, будто что-то с головой случилось: осознавать осознавала, а понять не могла, невольно ловя себя на странной мысли, что теперь ей почему-то даже намного тяжелей, чем когда осталась без отца.

А люди шли и шли и смотрели на нее, и многие плакали, и клали цветы к подножию постамента, на котором стоял гроб с телом Русакова. А музыка делала свое дело, медленно убивала, выжигала душу...

Вот какое-то оживление и беспокойство возникло в толпе у входа, люди отхлынули, в образовавшемся проходе вдали показалась плотная маленькая толпа неторопливо идущих мужчин. Засверкали вспышки фотографов, ярко вспыхнули осветители на видеокамерах, и за телохранителями она увидела идущих рядом, плечом к плечу, губернатора Платова и Клемешева. Они шли, приближались, и она видела их все лучше сквозь какую-то серебристую вуаль. Шум и ропот пробежал по рядам людей, узнавших губернатора, мэра и их свиту. Все были с такими же траурными повязками на рукавах.

Вот охранники расступились. Сначала высокий и статный, седовласый Платов сделал шаг по направлению к гробу Русакова и церемонно поклонился, как и положено по протоколу такого мероприятия. За ним так же подступил к обитому красным гробу и Клемешев, но не поклонился, а просто застыл, опустив голову, и стоял так почти с минуту, и Наташа видела, как он бледен, как подавлен и как нервно подергивается его щека.

Это был он, и это был снова другой человек, словно вновь переродившийся и как будто даже страшно одинокий в этом огромном зале, наедине с охватившим его неизбывным горем.

Он словно и не заметил ее или не узнал и медленно побрел, на глазах у сотен жителей своего города, мимо гробов.

Какая-то женщина быстро подошла к нему и подала ворох гвоздик, белых и красных, и он, двигаясь от гроба к гробу, клал в ноги покойным, каждому из тех, кого хоронил город, по две роскошные гвоздики, красную и белую. И операторы снимали это, снимали все, издали и с предельно близких расстояний, а он двигался, как бы не видя никого, превратившись в живое воплощение скорби.

И снова, в какой уже раз за эти дни, Платов подумал, каков же ловкач этот парень. И вот он снова обходит его на повороте, уже на глазах у всех, а он, Платов, опять оказался задвинутым куда-то на задворки со своим дурацким, стандартно-типовым советским венком.

Турецкий тоже был здесь, стоял в довольно многочисленной толпе городских чиновников, сгрудившихся по другую сторону зала. Александр Борисович отлично понимал, что присутствовать ему на этом печальном представлении абсолютно необходимо, что, может быть, здесь приоткроется какая-то завеса, тихо звякнет заветный магический ключик, без которого нет шансов на успех у любого следствия. И он отлично понимал, сколько страстей, невысказанных, тайных мыслей и чувств бушует в этом накаленном воздухе спортивного зала.