Лонтано

Вернемся к Ди Греко. Другой сценарий – можно сказать, обратный – тоже возможен: адмирал, предчувствуя угрозу, которую могут представлять для курсанта Лисы, хотел защитить его или, по крайней мере, утихомирить свои войска. Не преуспев в этом, он покончил с собой из-за угрызений совести – или потому, что не мог смириться с провалом своих методов: его люди вышли из-под контроля, он просто открыл ящик Пандоры. Эта версия тоже хромала: зачем приносить в жертву именно этого парня? Откуда столько садизма? И эти странные увечья? И как Ди Греко, абсолютный хозяин школы, не сумел сдержать Лис?

Между этими двумя версиями Эрван мог придумать и кучу промежуточных. Ди Греко не убивал Виссу собственными руками, но подговорил своих подопытных запытать его до смерти; осознав, что «беспредел» зашел слишком далеко, он застрелился. Или же он подтолкнул Виссу выдержать любые испытания и молодой солдат сам захотел выйти за границы собственной выносливости, приняв, если можно так сказать, запрограммированную смерть. Но ни одна из этих теорий не совпадала с профилем убийцы: человек под властью глубоко укоренившегося безумия, обладающий медицинскими познаниями, страдающий сексуальной фрустрацией и с серьезными садистскими наклонностями.

Куда бы ни вели эти рассуждения, возвращались они к одному и тому же уравнению: отбытие адмирала на берег в пятницу плюс его последующее самоубийство равнялись признанию Ди Греко виновным – или, по крайней мере, соучастником в убийстве. Именно это и заявят официальные власти на пресс-конференции через несколько часов.

Самым странным была записка, оставленная адмиралом: «Лонтано». В ожидании, пока прибудет научная команда, Эрван порылся в Интернете. Получил немало ответов, но ни один из них не увязывался ни с делом, ни с поступком Ди Греко.

Лонтано означало «далеко» по-итальянски. Ди Греко был родом из Ломбардии, но может ли это служить достаточным объяснением?

Лонтано было также названием одного из произведений музыканта двадцатого века Дьёрдя Лигети. Эрван даже не поленился прослушать несколько отрывков: тягучие долгие ноты, выплывающие из диссонирующего бесконечного аккорда. Вспомнил ли Ди Греко этот пассаж в момент, когда собирался разнести себе череп? Вряд ли.

Еще так называлась куда более зажигательная мелодия Эннио Морриконе – в семидесятых годах он вел на французском канале прелестные музыкальные вечера, озаглавленные «На закате пятого дня». Эрван слабо себе представлял, что адмирал насвистывает этот мотив перед тем, как спустить курок.

«Лонтано» было также названием французской музыкальной продюсерской фирмы, английского музыкального фестиваля, испанского транспортного агентства, песни Луиджи Тенко, дистрибьютора пряностей и марки джинсов… Короче, как всегда с «Гуглом», единственный вывод: данное слово могло обозначать все, что угодно, в том числе не пойми что.

Вернувшись на базу, Эрван взял машину и отправился на поиски аптеки: боль точками вспыхивала по всему телу, как огни фейерверка. Деревня находилась всего в нескольких километрах. В мелькании стеклоочистителей вскоре предстал настоящий «кэр»: [82] гранитные здания и синие ставни, прекрасные и в то же время мрачные.

Была еще ночь, но Эрван различил площадь, окруженную темными стенами, магазинчиками, которые, казалось, были вырублены прямо в скале. Он поискал зеленый крест. Конечно, аптека была закрыта. Он застегнул дождевик и изо всех сил забарабанил в дверь рядом с витриной – жилище хозяина дома.

Удостоверение заменило ему рецепт.

– Дайте мне что-нибудь от боли, самое сильное, какое у вас есть.

Аптекарь, еще не совсем проснувшийся, выложил таблетки, сироп, мази, ампулы для инъекций и зашелся в инструкциях: частота и количество приемов, нежелательные побочные эффекты… К каждому средству он присовокуплял совет вроде:

– Только ни в коем случае не садитесь за руль после приема…

Эрван расплатился и взял все. В машине он заглотил дозу, которая показалась ему разумной, вколол еще одну и обмазался анестетиком. Эффект плацебо или нет, но по возвращении в К76 он уже чувствовал себя лучше.

Добравшись до своей комнаты, он встал под душ и стоял, пока в баке не кончилась горячая вода. Оглушенный болеутоляющими, с непрекращающимися позывами к рвоте, он чувствовал, как ванная комната раскачивается вокруг него.

Переодевшись, он отправился к Винку, который тоже не ложился. Помимо самоубийства адмирала, полковник только что узнал, что родители Виссы дали интервью газете «Уэст-Франс» и выйти оно должно сегодня утром. Копия уже лежала у офицера на столе. Копты выложили все. Жестокость ритуала посвящения. Царящая в К76 неразбериха. Запоздание, с которым воздушно-морская школа известила о драме. Они также намекнули, что существует и другая возможная версия гибели их сына. Которая подразумевает преступление, а не случайность.

Винк собирался отбыть на кризисное совещание с тем, чтобы подготовиться к пресс-конференции. Следовало разрядить обстановку, изобразить полную гласность, признать главное: расследование отныне ориентировано на версию предумышленного убийства, в котором, безусловно, замешан Ди Греко.

Полковник казался не слишком опечаленным исчезновением адмирала – в его сознании тот и так давно уже был мертв. Нечто вроде зомби, который отравлял существование школы своими эзотерическими разглагольствованиями и культом стойкости.

Несколькими словами Эрван подвел итог тому, что произошло на авианосце. На данный момент добавить ему было нечего. Без всякого сомнения, Невё, криминалист-аналитик, подтвердит факт самоубийства – следы пороха на пальцах, направление выстрела, вычисленное по конфигурации раны и выплеска крови. Он упомянул также о записке, оставленной Ди Греко, но Винка она вроде бы не заинтересовала: он торопился выпроводить полицейского и закончить текст своего выступления. Эрвана не пригласили ни на совещание, ни на пресс-конференцию. Армия стремилась продемонстрировать, что держит расследование под контролем и сотрудничает только с жандармерией: фуражки и кепи предпочитали держаться своего узкого круга.

В семь тридцать он снова оказался во дворе школы, с чувством внутренней опустошенности и желанием на все плюнуть. Дождь так и не переставал. Флаги по-прежнему были спущены – интересно, по Виссе или по Ди Греко? Этот вопрос потянул за собой следующий: дошла ли уже новость о самоубийстве до курсантов?

Чтобы проверить, он решил зайти в столовую выпить кофе. Пересек через двор – времени как раз хватило, чтобы промокнуть до костей, – и проскользнул в полутьму помещения. Едва можно было различить курсантов, которые ели молча, не обмениваясь ни единым словом. Линолеум на полу, стены из ПВХ, пластиковые столы – все, казалось, сошло с конвейера безнадежности.

Тишина была красноречивой: да, новость дошла. Эрван и двух шагов не сделал, как узнал своих вчерашних врагов – Горса и его приближенных гвардейцев. Он подошел к стойке, налил себе кофе и взял пару едва размороженных круассанов. Держа поднос, как в заводской столовке, он огляделся, якобы в поисках места, потом двинулся к столику противника:

– Я могу присесть?

Никакого ответа. Он взял стул и устроился, как если бы его пригласили. Отхлебнул кофе, откусил от круассана. Военные пристально его разглядывали.

Оглушенный болеутоляющими, Эрван в свою очередь рассматривал их из туманного далека. На другом конце стола сидел Горс, весь в повязках, – избитый, но не больше его самого. Физиономия застыла в мрачном оскале, словно его хватил лицевой паралич.

– Доволен собой, шлюшка поганая?

Левый глаз Лиса был все еще налит кровью. В царящем полумраке можно было поклясться, что глаз у него всего один и остался.

– Мне жаль, – ответил Эрван.

Бессонная ночь вкупе с болеутоляющими лишала его минимума красноречия, которого требовала ситуация.

– Тебе жаль? – повторил Горс, хлопая по столу.