Воронежские страдания

– Но у меня же не было выхода!

– Выходы всегда есть, Георгий Витальевич. Надо было думать. Но вы находились под влиянием этой «страшилки». Ну ладно, теперь это уже прошлое. А вы на всякий случай... Повторяю, исключительно на всякий случай, еще несколько деньков поостерегитесь открывать двери знакомым и соседям. Вашему полковнику я уже все сказал, что надо, он – в курсе. А вот с теми, кто эту штучку задумал, полагаю, еще удастся встретиться. Мои коллеги – не из тех, кто легко проигрывает. Да и соображения некоторые тоже имеются.

– Вы считаете, Александр Борисович, что это я должен оплатить ваши дальнейшие расходы?

– Нет, вовсе нет. Согласно договору, вы оплачиваете лишь ту работу, которая касалась исключительно вопросов обеспечения вашей безопасности. Сколько там ушло, два, три дня? Вот и все. Стоимость одного рабочего дня указана в договоре. Дорогу мою сюда вы можете не оплачивать, поскольку здесь у меня есть и другие дела, связанные со служебной командировкой. Думаю, что на этом все и закончится. Если желаете, можете передать Щербатенко, что не имеете к нему претензий. Возможно, то же самое сделает и он. Но это уже ваши личные дела.

– Я понял, Александр Борисович, спасибо, я подумаю. А что, вы твердо уверены, что угроза не повторится либо не будет приведена в действие?

– Вы не слышали старого анекдота насчет полной уверенности?

– Нет, а что? – серьезно отреагировал Корженецкий.

– Старая-старая байка. Один товарищ жалуется, что совершенно потерял доверие к самому себе. Или уверенность в себе, как хотите. Думал, понимаете ли, просто пукнуть, а пришлось нести в руках полные штаны.

Корженецкий расхохотался и стал нормальным мужиком.

На такой «звенящей» ноте они и расстались.

Но, выходя, Турецкий все-таки сказал:

– Не забывайте, что у вас толковая служба безопасности. Всего доброго...

Сам же он по своей въевшейся в плоть профессиональной привычке продолжал анализировать и даже отчасти прогнозировать возможности дальнейших поступков своих противников. Александра Борисовича, при всей трезвости его оценки происшедших событий, – с точки зрения собственных промахов, – все-таки не оставляли сомнения в том, что мошенники остановятся на том малом, что ими уже достигнуто, и не попытаются каким-нибудь не менее хитроумным способом увеличить свой гонорар. Ну, правда, когда замахиваешься фактически на совершенно реальный миллион, а получаешь лишь двадцатую его часть, поневоле становится обидно. А обида, как известно, плохой советчик. Хотя и настырный, от которого так трудно иной раз избавиться. Как и не наделать ошибок. Словом, тут еще было о чем подумать...

Но пока он понимал диспозицию таким образом, что его коллега-сотрудник, допустивший сбой, просто по определению обязан сам же это дело и исправить. Помочь ему – другое дело, но исправлять-то должен сам, нянек нет. И Александр Борисович вернулся к недавней своей мысли попытаться подойти к решению задачи об установлении «авторства» идеи этого ограбления с противоположных концов. Со стороны Главного управления исполнения наказаний, это – во-первых. А также со стороны того конкретного исправительного учреждения, в стенах которого на протяжении долгих пятнадцати лет длился непрерывный процесс перевоспитания уголовного преступника с целью превращения его в добропорядочного гражданина социалистического общества. Да, но собирались-то его вернуть обратно, в лоно социализма, а ничего не вышло, и вовсе не по вине самого преступника. За него решили, куда ему возвращаться. Вот он и опоздал в свое прошлое. А нравится, не нравится – как в той присказке, – спи, моя красавица!.. Может, оно и к лучшему.

Значит, начнем с первого пункта. По логике вещей, для того чтобы провернуть такую авантюру, ее авторы должны были бы досконально изучить существо старого уголовного дела. Либо быть в определенной степени его участниками – свидетелями либо теми, кто конкретно расследовал его. Как известно, дело было возвращено для производства нового расследования. Прежний приговор суда был отменен, извинения безвинно пострадавшему принесены. Новый осужденный отправился отбывать свой длительный срок. Копии окончательного приговора по этому делу должны были храниться в архивах Генеральной прокуратуры, сформировавшей следственную бригаду, в Главном управлении исполнения наказаний и в спецчасти той колонии, где отбывал наказание осужденный. Отсюда следует, что тот, кто собрался шантажировать Щербатенко с Корженецким, был полностью в курсе дела. Но для этого он должен был проникнуть в архивы указанных организаций. А такие «проникновения», если они не делаются сугубо тайно, со строжайшим соблюдением всех мер предосторожности, не могут остаться незамеченными. В архивы нужен «доступ», который фиксируется. Или сначала фиксируется, а затем уничтожается. Посторонним это сделать очень сложно, своим – проще.

Вот, например, попросил Александр Борисович Костю дать указание в архив, и Турецкому без задержек выдали «дело», которое не подлежит выносу из архива. Однако же никто там, в архивных службах, даже и спорить с заместителем генерального прокурора не стал. А Турецкий – так вообще домой папку с приговором унес! Конечно, нельзя! Но...

Как это? Он же где-то читал?.. Не было в церкви ни одного свободного местечка, так тесно стоял народ, но – появился губернатор, и нашлось много места...

Далее. Данное уголовное дело могло оказаться в руках заинтересованного лица случайно – среди других, подобных, а могло изначально представлять живейший интерес для него, «читателя».

Наконец, интерес к делу мог возникнуть и там, на месте, где проходил «перевоспитание» осужденный. Тогда и все следы «исполнителей» ведут туда. Точнее, оттуда.

Вот, собственно, такая получалась первоначальная диспозиция, то бишь расстановка сил, которые желательно было бы обнаружить до, а не после «завязавшегося дела», как выражались великие полководцы прошлого.

И если поступить грамотно, то Филе сейчас – самое время ехать в ту колонию. И на месте провести тонкую работу среди руководства колонии, говоря стандартным языком деловой бумажки, с целью максимального выявления... и так далее. Это тяжелая, мужская работа, требующая определенных знаний и умений находить не только общий язык, но и общие жизненные интересы с суровыми «дяденьками», «осуществляющими на местах...», и прочее. Важно при этом иметь в виду, что событие, о котором в дальнейшем может идти речь, произошло считанные дни назад и еще, вероятно, не стерлось из чьей-то памяти. Или, наоборот, ни в чьей голове не задержалось, хотя освобождение всегда оставляет в исправительном учреждении какой-то след, тем более если речь идет о пятнадцатилетнем сроке.

А вот посещение архивов, сочувственное отношение к «пыльным» теткам, всю свою жизнь что-то фиксирующим, вот тут необходимы тактичное, умелое женское внимание и понимание. Но кто это сделает лучше, чем молодой и обаятельный следователь женского пола, выбравший своей тяжкой профессией бескомпромиссную борьбу с особо опасными преступлениями? Странный вопрос, даже и не риторический.

Словом, вот так, ребятки, подвел итог размышлениям Турецкий и, взявшись за телефонную трубку, передал в Москву свои пожелания. И давайте-ка начнем с начала. С самого начала – для полной ясности. И – ни боже мой, как говорится, никаких таких указаний! Напротив, вот если бы это было возможно... если бы у вас, ребятки, или у тебя, дорогая, нашлось немного времени... а еще лучше, если бы уже к моменту моего возвращения...

И вообще, следует всегда выстраивать свои указания таким образом, чтобы тот, кому предстоит их выполнять, считал их не приказом, а собственным личным одолжением дорогому другу и отчасти руководителю. Филя прекрасно знал эту старую хитрость – особенно вышестоящего лица, но не мог ничего противопоставить в порядке возражения, ибо собственный прокол был налицо. А вот для Алевтины Григорьевны даже строжайший приказ Александра Борисовича показался бы страстным романсом, пробуждающим в трепетной душе молодой женщины, жаждущей абсолютно всего, новые смелые мечты.