Банда 7

— Ничуть. Вашей месячной зарплаты вполне хватит на поездку. Не слишком далекую, не слишком комфортную, не слишком продолжительную. — Пахомова усмехнулась, стряхнула пепел в чашку, из которой только что пила чай, испытующе посмотрела на Пафнутьева — ну, что, дескать, слабо?

А с Пафнутьевым произошло обычное в таких случаях превращение. Уже не удивляли его соединенные вместе трехкомнатные квартиры, и служанка необыкновенной красоты и привлекательности тоже не слишком трогала, и хозяйка, которая так небрежно, со светским изяществом стряхивала пепел в чашку, тоже нисколько не смущала. Пафнутьев ощутил полнейшую раскованность — будто находился в своем кабинете после удачно проведенного расследования. А причина была в том, что в последних словах Пахомовой он вдруг почувствовал легкое такое, почти неуловимое, даже сочувствующее снисхождение. Это была еще не насмешка, нет, но насмешка таилась где-то совсем рядом, она как бы осторожненько выглядывала из уголков глаз Пахомовой, готовая выглянуть смелее, готовая вообще заявить о себе освобожденно и торжествующе.

И Пафнутьев, сбросив с себя скованность, которая, куда деваться, все-таки овладела им, когда увидел он эти потрясающие хоромы, сделал вывод простой и очевидный — отреклась Пахомова от Величковского, не задумываясь отреклась.

А это уже была зацепка, вроде маленького такого, тоненького рыболовного крючочка, который тем не менее мог оказаться очень надежным. Только не надо спешить, не надо делать резких движений, надо вести себя так, чтобы рыбка какое-то время даже и не почувствовала, что уже на крючке, чтобы она свободно плавала в прозрачной воде, шевеля роскошными своими вуалеобразными плавниками.

Пройдет какое-то время, и она ощутит некоторую неловкость, что-то ей будет мешать плавать, как прежде, наслаждаясь обильной пищей и чистыми струями вод, которые обтекают ее тельце, посверкивающее в солнечных лучах...

— Простите, Лариса Анатольевна... А если я попрошу еще одну чашечку чаю?

— Да сколько угодно! — воскликнула Пахомова даже радостно — она решила, что ее выпад Пафнутьев проглотил почти покорно.

Повинуясь какому-то неприметному знаку, из кухни опять вышла девушка с темными волосами и темными глазами. И опять на небольшом подносике стояла чашка чая, блюдечко с печеньем и сверкающая, видимо, натертая жестким полотенцем ложечка. Но не ложечку разглядывал Пафнутьев, не чашку и не кружевной передник девушки, он рассматривал ее лицо, все больше убеждаясь, что наверняка ее видел. После многих лет всматривания в человеческие лица, в лица самые разные, в разных состояниях не мог он, просто не мог не вспомнить, где и когда видел эту скромную, смущающуюся красавицу — ее портрет лежал у него в кармане. Правда, на портрете она была не столь целомудренна, но то, что это была именно та девушка, портрет которой совсем недавно вручил ему плиточный мастер из Пятихаток, в этом Пафнутьев уже не сомневался.

— Простите, — остановил Пафнутьев девушку, — мы с вами нигде не встречались?

— Не знаю, — смешалась та. — Кажется, нет. Я никогда раньше вас не видела.

— А я почти уверен, что встречались, — растерянно проговорил Пафнутьев. — И откуда во мне такая уверенность? Ума не приложу... С вами такое бывает? — обратился он к Пахомовой.

— Павел Николаевич, признавайтесь... Вы хотите с ней познакомиться?

— А почему бы и нет? — Пафнутьев поднялся из кресла, протянул руку. — Паша, — сказал Пафнутьев. — Меня зовут Паша. А вас?

— Оля.

— А фамилия?

— Семенчук.

— Очень приятно. Ведь вы не местная, Оля?

— Павел Николаевич! — нервно вмешалась Пахомова. — Вы к кому пришли? Ко мне или к Оле?

— Но вы сами предложили мне с ней познакомиться, — удивился Пафнутьев. — А потом... Кто знает, к кому я пришел, кто знает... Может быть, вы, Лариса Анатольевна, просто повод? Шучу! — поспешно добавил Пафнутьев, заметив, как быстро стало меняться лицо Пахомовой — от радушной и снисходительной улыбки к настороженности.

Не отвечая, Пахомова резко поднялась, подошла к стенке, откинула дверцу и вернулась с початой бутылкой текилы.

— Присоединитесь? — спросила она у Пафнутьева.

— Текила-то... Золотая?

— Только золотая, Павел Николаевич. Не отказывайтесь, когда еще придется попробовать золотой текилы.

— И не думаю отказываться, — Пафнутьев пожал округлыми плечами, будто ему задали настолько легкий вопрос, что и отвечать не было надобности. — Только это... Я бы хотел посетить одну комнатку... Руки сполоснуть, то-се... Текила все-таки требует к себе уважительного отношения.

— О! Я смотрю, вы кое-что знаете о текиле?

— По долгу службы, Лариса Анатольевна, только по долгу службы. А в жизни приходится перебиваться кое-чем попроще.

— Прямо и первая дверь налево, — Пахомова легким движением руки показала Пафнутьеву, куда ему нужно идти. А он, едва войдя в сверкающее кафелем помещение, ужаснулся — даже потолок, даже потолок был сделан зеркальным! «Какой кошмар!» — подумал Пафнутьев, запирая дверь.

Оглянувшись по сторонам и еще раз убедившись, что он здесь один, Пафнутьев достал из кармана конверт, вынул из него снимки и медленно, один за другим перебрал их в жестком свете пахомовской туалетной.

Точно!

Он не ошибся.

Красавица, изображенная на фотографии, только что подавала ему чай. Всмотревшись в снимок, Пафнутьев увидел на бедре женщины, гораздо выше колена, средних размеров родинку. Она была расположена на внутренней стороне бедра, и увидеть ее случайно, даже на пляже, непросто. Наверное, эта родинка помогала соблазнять людей простодушных и доверчивых, их руки сами собой тянулись к этой родинке, чтобы убедиться в ее истинности. А там уж как получится, там уж по издревле заведенному порядку...

Сунув конверт со снимками в карман, Пафнутьев не торопился выходить из туалетной. Это бывало с ним довольно редко — он ощутил неуверенность, попросту не знал, как сейчас поступить. Да, он мог доказать хозяйке, что он действительно знает эту красавицу, для этого достаточно упомянуть о родинке.

Хорошо, докажет. И что?

Каков будет результат?