Семейное дело

Обстановка в доме Сумарокова по его возвращении состояла из сплошного хаоса, и, значит, все было в порядке, все — как всегда. Из комнаты молодых несся поросячий визг Леночки, сопровождаемый Вериными ритмичными покачиваниями и утешениями: «Ай-люлю, ай-люли, сейчас пройдет, сейчас пройдет!» — болезнь отступала, но из детской поликлиники каждый день приходила медсестра делать уколы. Только что исполнившая свою трудовую обязанность медработник, сухопарая и неприветливая, одетая как английская гувернантка эпохи написания «Мэри Поппинс», в прихожей возле двери напяливала синюю шляпку перед единственным клочком зеркала, брезжившим в просвете между завалами шапок, сумок, перчаток и свисавших с вешалки шарфов. С дедушкой плачущей внучки она поздоровалась бегло, надменно, вызвав у него приступ смущения — перед учителями и медперсоналом любого ранга Сумароков робел сильнее, чем перед своим начальством. Ноздри его втянули жирную гарь: запах подгоревшего ужина плыл по коридору, оседая на развешанном, как обычно, в коридоре белье. Верины колготки и комбинации, Раисина ночная рубашка, в которую можно завернуть как минимум трех Раис, его собственные семейные трусы в клетку, черные плавки Толика, Леночкины простыни, с которых, как ни полощи их в отбеливателе, не сходят желтые пятна. Сумарокову стало стыдно перед посторонним человеком за эту выставку интимностей. «Все на продажу! — пришло ему в голову название то ли книги, то ли фильма. — Все на продажу!»

Раиса поспешно выкатилась в прихожую. Не стоило обольщаться: ее спешка была вызвана не желанием встретить мужа, принять из его усталых рук портфель, помочь снять пальто — она торопилась проводить медсестру. Две сторублевые купюры перекочевали из кармана Раисиного халата в широкую медсестринскую сумку.

— Голубушка наша, Любовь Петровна, — простонала, как сизая горлица, Раиса. — Что бы мы без вас делали?

Медсестра с таким неподходящим к ее внешности именем «Любовь» благосклонно наклонила голову, увенчанную шляпкой. Прижимаясь к вешалке, чтобы пропустить медсестру, Виталий Ильич разглядел, что на правом боку шляпки красовался геометрический, состоящий из расположенных веером треугольников цветок.

— Ну чего ты встал, Виталя, — мимоходом бросила ему Раиса. — Разувайся и иди на кухню, ужин давно готов.

— Ага, — согласился Виталий Ильич. — Готов. Я это уже обоняю.

Ужин, несмотря на возмутительные запахи, оказался вполне съедобным и состоял из антрекота в сопровождении гарнира из тушеной капусты. Раисины антрекоты Сумароков обожал, а тушеную капусту, прежде чем загрести ее вилкой, основательно посолил и поперчил. Жена была отменной кулинаркой с одним, но весомым, недостатком: все готовила пресным и недосоленным. Раньше она обосновывала это больным желудком Толика, затем — беременностью Веры, теперь — младенчеством Леночки, что уж тянуло на полный абсурд, поскольку Леночка с общего стола не питалась, ей варили отдельно…

«Обо всех заботится, кроме меня, — тоскливо подумал Виталий Ильич. — Наверное, просто любит все несоленое, только почему-то не хочет сознаться».

Молодые ужинали у себя. Жена, устроясь за столом напротив Сумарокова, изредка рассеянно тыкала вилкой в стоящую перед ней тарелку, причем частенько вилка скребла о фарфор. Очевидно, она есть не хотела. Но вот поговорить была не против.

— Представляешь, Виталя, — спешила она пожаловаться мужу, которого не видела целый день, — Толик пришел сегодня с работы рано, передали они мне Леночку и закрылись у себя в комнате. А я жду, что с минуты на минуту медсестра придет! Ну подождала минут двадцать — не выходят. Я к ним стучать… Толик вышел и стал меня ругать. Будто я виновата, не даю им одним побыть! А я-то тут при чем, если они закрылись, а медсестра придет…

— С минуты на минуту, — договорил за жену Виталий Ильич. — А зачем они-то тебе понадобились — при медсестре? Сунула бы ты медсестре Леночку голой попкой вперед, а зачем молодых отвлекать?

— Как это — зачем? — В приливе благородного негодования Раиса поперхнулась откушенным кусочком антрекота. — Они — родители, они обязаны заботиться о здоровье дочери! Да чем они там могут заниматься, когда их ребенку делают укол?

— И ты еще спрашиваешь «чем»? — Виталий Ильич также имел полное право поперхнуться, но он лишь отложил вилку на край тарелки и густо покраснел. — Ты что, мать, совсем старухой стала, не знаешь, чем муж с женой в запертой комнате занимаются?

Ответом ему был полный вызова взгляд, утверждавший, что это самое, на что намекает ее неделикатный супруг, обязано стушеваться и отступить перед проблемой укола. Все точно, Раиса никогда не отличалась приверженностью к плотским удовольствиям. Ее эротическое чувство, некрепкое и легковесное, готово было исчезнуть, когда требовалось погулять с ребенком, сходить в магазин, посмотреть телевизор… То ли она уродилась такой ледышкой, то ли он оказался недостаточно сильным мужчиной и не сумел ее отогреть? Нет, в этом есть что-то невыносимое! Давит, душит… невыносимо, честное слово!

Внезапно Виталий Ильич почувствовал, что кусок больше не лезет ему в горло. Кухня показалась чересчур душной, антрекот — слишком жирным. Швырнув, не глядя, вилку на недоеденную кучку капусты, он стремительно встал из-за стола и, пронесясь кометой сквозь коридор (какие-то полупросохшие вещички спланировали за ним на пол), постучал в дверь, из-за которой слышались голоса невестки и сына вперемежку с гуканьем Леночки:

— Анатолий, выйди. Надо поговорить.

Толик вышел тотчас же. Виталий Ильич не переставал удивляться, каким образом у него мог удаться такой красивый сын, взявший самое лучшее от молодой Раисы и от дедушки с бабушкой, сумароковских родителей, которые, по его воспоминаниям, также были очень красивы. Правда, если Вера будет кормить Толика так же, как сейчас кормит мать, к возрасту Виталия Ильича он сравняется с ним фигурой… Однако сейчас сын был строен, как камыш, и смотрел на своего некрасивого, вялого отца с негодованием:

— Ну что еще такое? Вы нас сегодня с матерью прямо замучили!