Год рождения

Лейтенант госбезопасности вошел и увидел своего раненого друга.

Голова и правое плечо Вдовина были забинтованы, небритые щеки ввалились, на бледном лице выделялись только лихорадочно поблескивавшие от высокой температуры глаза.

— Салют, компаньеро Хуан! — бодро сказал лейтенант и поднял правый кулак в интернациональном приветствии.

— Привет, — тихим голосом ответил, Вдовин и попытался улыбнуться. Улыбка получилась какой-то вымученной и совсем не жизнерадостной. Почувствовав это, Вдовин отвернулся.

— И чего твоя «врачиха» паникует? — продолжал с наигранной веселостью в голосе лейтенант. — Выглядишь ты вполне геройски!

— Не ври! — повернул голову Вдовин и прикрыл глаза. — Выгляжу я хреновато… Но это все ерунда. — Он открыл глаза и убрал левую руку, освобождая место на кровати. — Садись, рассказывай, как там?

Лейтенант оглянулся на дверь и развел руками:

— О делах не могу, дал слово твоей «врачихе». Чего доброго, выгонит да еще нажалуется!

— Дай ей волю, так она никого ко мне не пустит, — вздохнул Вдовин, а затем сказал потеплевшим голосом: — Но вообще-то она ничего!

— Да? — с интересом посмотрел на него лейтенант. — Ну, раз ты уж это заметил, значит, дела пошли на поправку!

Он еще раз оглянулся на дверь, затем сел на краешек кровати, наклонился к самой подушке и тихо заговорил почти на ухо Вдовину:

— Ну ладно, пошутили — и хватит, а то времени мне отпущено всего пять минут… Твою информацию о положении в Испании докладывали товарищу Сталину. Он дал ей высокую оценку. Это во-первых… Во-вторых, тебя представили к ордену Красного Знамени, так что крути дырку на пижаме! После выздоровления с тебя причитается… Так, в-третьих, меня просили кое-что у тебя уточнить…

Лейтенант достал из кармана карандаш и маленький блокнотик.

В течение нескольких минут лейтенант полушепотом задавал различные вопросы и Вдовин так же полушепотом на них отвечал. Закончив свои расспросы, лейтенант спрятал карандаш и блокнотик в карман гимнастерки и выпрямился.

— А где сейчас Роман? — поинтересовался Вдовин.

— Его отправили в Саратов начальником областного управления, — ответил лейтенант.

— А Антон? Почему не показывается? — снова спросил Вдовин.

— Его направили работать куда-то на Дальний Восток.

— Зачем? — удивился Вдовин. — Он же германист… На него столько дел замкнуто!

— Новому начальству виднее, — пожал плечами лейтенант.

Вдовин устало прикрыл глаза, полежал молча, а потом сказал:

— Если мне предложат уехать из Москвы, буду проситься в свое управление. Там Карташев, да и другие меня, наверное, еще не забыли.

— Карташев в Москве, — покачал головой лейтенант. — Отозван в распоряжение кадров.

— Жаль, — вздохнул Вдовин, — а кто вместо него?

— Ты его не знаешь, — ответил лейтенант. — В органы он пришел недавно. До этого был на партийной работе. Поговаривали у нас, что он «человек наркома».

— А что это значит — «человек наркома»? — спросил Вдовин.

— А то и значит! — ушел от прямого ответа лейтенант. — Ежов не только центральный аппарат, но и многие областные управления «укрепляет» своими людьми.

— А сам-то он как?

— Кто? — не сразу понял лейтенант.

— Новый нарком, — пояснил Вдовин.

— Вникает, — уклончиво ответил лейтенант.

Вдовин внимательно посмотрел на друга. Лейтенант выдержал этот взгляд, и тогда Вдовин попросил:

— Объясни мне, что происходит?

Лейтенант поднялся и сделал несколько шагов по палате. Потом он снова присел на край кровати, взял Вдовина за руку и осторожно сжал ее.

— Послушай совет старого друга, — негромко сказал он. — Никому больше не задавай и ни с кем не обсуждай подобные вопросы!

Больше того, что он сказал, он сказать не мог.

Но Вдовин этого не понял или не смог понять. Та информация об обстановке в органах госбезопасности, которая доходила до него в Испании, те намеки и отрывочные сведения, которые содержались в высказываниях лейтенанта, были выше его понимания. Он еще слишком хорошо помнил ту атмосферу всеобщего и абсолютного доверия, взаимопомощи и взаимовыручки, готовности пожертвовать собой ради успеха общего дела, ради спасения своего товарища, которая была создана еще во времена Дзержинского.

И вот теперь на его глазах, на глазах других ветеранов, в день смерти железного Феликса поклявшихся хранить и приумножать традиции ВЧК, происходило нечто совершенно непонятное и по его глубокому убеждению противное самой природе органов, стоящих на защите завоеваний революции.

— Почему? — с настойчивостью, свойственной только очень больным людям, спросил Вдовин.

— Потому что это вредно для здоровья! — многозначительно ответил лейтенант. — И потому, что тебе нельзя волноваться. Вот выйдешь из госпиталя, сам во всем разберешься. А пока лежи и помалкивай.

Вдовин хотел еще что-то спросить, но в этот момент дверь палаты отворилась и на пороге появилась Ирина Федоровна. Вдовин посмотрел на нее и осекся.

— Все, товарищ лейтенант, — решительно сказала Ирина Федоровна, — прошу заканчивать разговор.

Лейтенант откровенно обрадовался ее появлению. Он дотронулся рукой до плеча своего друга и встал:

— Вот видишь, и доктор не велит говорить с тобой о делах. — Он одернул халат и улыбнулся. — Выздоравливай поскорее, а то все разъехались — работать некому…

Больше лейтенант в госпитале не появлялся.

— …Куда же вы тогда так внезапно пропали? Даже на свадьбе нашей не были! — укоризненно сказала мать.

Генерал развел руками и тяжело вздохнул:

— Так уж получилось: срочно пришлось выехать в командировку. Уезжал на месяц, а вернулся через одиннадцать лет! Вот так у нас случается…

На приставном столике возле письменного стола зазвонил один из многочисленных телефонов.

Генерал встал, подошел к столу, поднял трубку, послушал и произнес:

— Перезвоните через час, я занят!

Положив трубку, он вернулся на свое место и, улыбнувшись матери, спросил:

— А вас, значит, Иван увез-таки из Москвы?

— Увез, — с грустью в голосе ответила мать, но потом вдруг улыбнулась, видимо, вспомнив, как это все произошло, и добавила: — Разве против его натиска можно было устоять?!

— Это верно! — подтвердил генерал. — Помню, уж если он чего надумал, остановить его было невозможно!

— Да если честно, я не очень-то и сопротивлялась! — словно оправдывая действия отца, сказала мать. — Влюбилась-то я в него, можно сказать, с первого взгляда.

Я с большим интересом слушал их разговор, стараясь вникнуть во все его детали, многие из которых были понятны только им.

Конечно, со слов матери я знал, как она познакомилась с моим отцом и как стала его женой. Но, рассказывая мне об этом, она, как я догадывался, обходила некоторые подробности, носившие сугубо личный характер и поэтому касавшиеся только ее. И вот теперь у меня появилась возможность узнать несколько больше того, что я знал с детских лет.

Эта история, которую я помнил наизусть, всегда казалась мне какой-то необыкновенной, романтической сказкой, хотя на самом деле в ней, наверное, не было ничего необыкновенного и романтического.

И действительно, сколько раз в этой жизни пациенты влюблялись в своих исцелителей, а врачи в своих пациентов! Это происходило в различной обстановке, различные произносились при этом слова, но сама ситуация стара, как этот мир.

Ее продолжение тоже, наверное, не отличалось оригинальностью, хотя в ней и были некоторые специфические особенности: после выписки из госпиталя после ранения или тяжелой болезни сотрудникам госбезопасности всегда предоставляются путевки в санаторий, и мои будущие родители вместе поехали отдыхать в Сочи.

С этого и началась их недолгая совместная жизнь!..

— Такой уж он был человек, — сказал генерал и посмотрел на меня, словно отыскивая во мне те качества, которыми был наделен отец, что в него не только влюблялись, но и верили ему с первого взгляда!