Год рождения

Он посмотрел на сразу погрустневшую мать, потом на меня, тяжело вздохнул и задумчиво произнес:

— Да, вот ведь как жизнь распорядилась… И встретиться бы нам давно следовало, в другой обстановке и по другому поводу, да ничего не поделаешь!

Я почувствовал, что сейчас он перейдет к деловой части беседы, и постарался заранее взять себя в руки, чтобы ни слоном, ни жестом не выдать того возбуждения, которое возникло в тот момент, когда мне стало известно о вызове в Москву, и которое я сейчас с большим трудом пытался унять. Мне почему-то казалось, что любое проявление вполне естественных в этой ситуации чувств не к лицу офицеру-чекисту, обязанному в любых обстоятельствах сохранять выдержку и самообладание. Как часто в молодости хочется выглядеть сильнее и тверже духом, чем ты есть на самом деле! Впрочем, в зрелом возрасте тоже!

— Я полагаю, вы догадываетесь, по какому поводу мы вызвали вас в Москву? — спросил генерал.

Мать молчала, и я ответил за нас обоих:

— Догадываемся, товарищ генерал!

Как ни старался я держать себя в руках, голос мой предательски дрогнул.

Генерал уловил мое состояние и махнул рукой:

— Оставь это, сынок! Я для тебя сейчас не генерал, а друг твоего отца! Вот так!

Он хлопнул ладонью по столу, затем тяжело встал, подошел к сейфу, достал оттуда папку с документами и вернулся к столу.

Мы с матерью, словно завороженные, следили за каждым его движением.

Генерал положил папку перед собой, провел по ней рукой, словно снимая с нее дьявольское заклятие, и сказал:

— Первые сомнения в правдивости версии о гибели Ивана… — он посмотрел на меня и поправился, — Ивана Михайловича Вдовина появились еще в пятьдесят шестом году, когда в процессе пересмотра дел начали поднимать все архивы НКВД за тридцать седьмой год. Но тогда не удалось детально во всем разобраться, многое так и осталось неясным. Например, как Иван Михайлович оказался в Москве, почему его арестовали…

— Арестовали? — переспросила мать сдавленным голосом.

— Да, арестовали, — подтвердил генерал. — Ваша информация по делу Бондаренко, — он снова посмотрел в мою сторону, — позволила восполнить этот пробел, сопоставить некоторые факты и найти ответы на все вопросы…

Он достал из папки довольно объемистый документ, полистал его, потом положил перед собой и сказал:

— В соответствии с принятым порядком мне следует ознакомить вас с заключением по делу. Только вы уж извините — читать вам этот документ я не буду!

Он вновь, на этот раз очень внимательно, окинул нас взглядом, словно оценивая, сможем ли мы с матерью пройти через такое испытание, и закончил:

— Люди вы свои, закаленные, так что читайте сами!

С этими словами он протянул нам документ с грифом «совершенно секретно», а сам встал из-за стола и отошел к окну, за которым жила своей суетной предновогодней жизнью площадь Дзержинского.

Мать первая, очень осторожно, словно это были последние, хрупкие осколки ее давнего и такого короткого счастья, взяла в руки этот документ, придвинулась ко мне, как мне показалось, не столько для удобства чтения, сколько в поисках поддержки с моей стороны, и мы начали читать.

И, по мере того как мы читали этот документ, перед нашим мысленным взором прошло все, что случилось с Иваном Михайловичем Вдовиным в начале июня тридцать седьмого года…

17

Всю ночь Вдовин просидел в своем купе, не смыкая глаз, и только под самое утро, когда поезд уже шел по Подмосковью, часа на полтора погрузился в какое-то чуткое забытье. Из этого состояния его вывели толчки вагона, замедлявшего ход, стук колес на стрелках и голоса пассажиров, снимавших с верхних полок чемоданы и узлы.

Он открыл глаза и увидел, что поезд уже приближается к перрону, дверь купе открыта, а его попутчики уже стоят в коридоре, торопясь поскорее выйти из вагона. Тогда он встал, поправил портупею, одернул гимнастерку, застегнул воротничок, снова сел за стол и стал смотреть в окно.

В толпе встречающих ему бросились в глаза двое военных в форме сотрудников НКВД — лейтенант и сержант госбезопасности, которые медленно шли за движущимся вагоном, внимательно посматривая на окна. Когда поезд наконец остановился и пассажиры стали выходить на перрон, они подошли к выходу из вагона, встали в сторонке, подальше от людского потока, и, бросая по сторонам быстрые взгляды, на всякий случай взяли под наблюдение сразу несколько вагонов.

Не вызывало сомнения, что они кого-то встречают, но Вдовин не придал этому значения: о своем приезде в Москву он никому не сообщал, встречать его не просил, мало ли по какому делу могли приехать на вокзал сотрудники госбезопасности.

Когда в коридоре стало свободно, он взял свой маленький чемоданчик, надел фуражку и пошел к выходу. Как только он показался в дверях вагона, сотрудники госбезопасности направились в его сторону, подождали, когда он спустится на перрон, а затем лейтенант, небрежно козырнув, спросил:

— Вы Иван Михайлович Вдовин?

Вдовин утвердительно кивнул головой:

— Так точно. А в чем дело?

— Нам поручили встретить вас, — ответил лейтенант. — За вами прислали машину.

«Надо же, даже машину прислали. Не иначе, Сырокваш постарался, предупредил о моем прибытии», — подумал Вдовин и пожалел, что не вышел из поезда на какой-нибудь подмосковной станции и не поехал другим транспортом. Впрочем, все эти ухищрения в данном случае не имели никакого смысла — он ведь не собирался скрываться, а приехал по важному делу и все равно должен явиться в наркомат. Какая разница: пешком, на трамвае или на служебной машине?

— Поехали, — коротко бросил он и направился к выходу с перрона.

Втроем они вышли на привокзальную площадь, сели в ожидавшую «эмку» и поехали на Лубянку…

Через полчаса «эмка» остановилась у железных ворот Наркомата внутренних дел. Ворота открылись, машина въехала в образованный многоэтажными зданиями двор, проехала под одной аркой, затем под другой и остановилась у какого-то подъезда.

Вдовин отлично знал это здание: здесь размещалась комендатура.

Выйдя из машины, он и встретившие его на вокзале сотрудники прошли в помещение комендатуры и зашли в одну из комнат, вдоль стен которой стояли жесткие скамьи, а в центре — массивный стол, крышка которого была обита оцинкованным железом.

— Ожидайте здесь, — сказал лейтенант и удалился.

Вдовин машинально отметил про себя, что лейтенант, сказав «ожидайте здесь», не добавил «товарищ капитан» или «товарищ Вдовин», как это положено, когда младший по званию обращается к старшему. Хотя если учесть, что его привезли не к руководству, а доставили в комендатуру, завели в «приемный покой» и теперь сержант госбезопасности не сводит с него настороженного взгляда, то на подобные мелочи не следовало обращать внимания.

Вскоре лейтенант возвратился в сопровождении грузного мужчины с бритой наголо головой. Тот мрачновато глянул на Вдовина и сказал:

— Следуйте за мной!

Вдовин поднялся со скамьи и хотел взять свой чемоданчик, но бритоголовый приказал:

— Чемоданчик оставьте здесь!

Вдовин повиновался и вслед за бритоголовым вышел в коридор. У дверей «приемного покоя» его ожидали два рослых коменданта. Кобуры их наганов были расстегнуты.

Бритоголовый, не оглядываясь, пошел по коридору, Вдовин последовал за ним, а сзади них на небольшом удалении шагали коменданты.

Они долго шли по коридорам, поднимались и спускались по лестницам, пролеты которых были затянуты металлическими сетками, проходили через решетчатые двери, которые с лязгом открывались и закрывались за ними, пока не оказались на втором этаже внутренней тюрьмы.

Перед одной из камер бритоголовый остановился, посмотрел в глазок и дал знак открыть дверь.

Один из комендантов вынул из-за пояса длинный ключ, привычным движением открыл замок и отворил металлическую дверь.

Бритоголовый вошел в камеру первым, оглядел ее, а затем жестом радушного хозяина пригласил Вдовина.