Год рождения

— Ну, я полагаю, всегда можно найти возможность проявить себя, было бы желание!

Чувствуя, что бюро все больше настраивается против меня, Щеглов в очередной раз пришел мне на выручку:

— Мне известно, что товарищ Вдовин регулярно выступает с лекциями о политической бдительности.

— Я бы не стал рассматривать эти лекции в качестве общественной работы, — обуреваемый стремлением к объективности, сказал я. — Повышение политической бдительности советских людей входит в служебные обязанности всех сотрудников госбезопасности.

Но Щеглов, лучше меня понимавший, чем может закончиться это обсуждение, окончательно решил выполнять обязанности моего адвоката.

— Я разговаривал с секретарем парткома вашего управления, и он сказал, что вы также уделяете большое внимание профилактической работе. Это верно?

Я не мог опровергнуть слова секретаря парткома, но счел себя все же обязанным внести небольшое уточнение.

— Профилактическая работа, как и чтение лекций, тоже относится к моим непосредственным служебным обязанностям.

— Что же получается, товарищи? — подытожила Ольга Михайловна. — Участия в жизни комсомольской организации товарищ Вдовин не принимает, никакой общественной работы не ведет, над повышением своего политического и культурного уровня не работает. Можем ли мы рекомендовать в партию такого комсомольца?

Ее слова были встречены одобрительными репликами собравшихся.

Я ждал, что она сейчас расскажет членам бюро о таком позорном факте в моей биографии, как исключение из пионеров, но ее, видимо, остановило воспоминание об единственной ночи, проведенной со мной в бывшей пионерской комнате, и пережитом тогда потрясении.

Однако и без этого факта дела мои были достаточно плохи! Я понял, что несколько переоценил фактор откровенности на подобных заседаниях и, как говорится, слегка заигрался.

И вот тут Щеглов доказал, что умеет справляться с борцами за чистоту партийных рядов!

— Извините, Ольга Михайловна, — официальным тоном сказал он, — но я не могу с вами согласиться. Товарищ Вдовин выполняет ответственную, чрезвычайной важности работу, связанную с разоблачением шпионов и диверсантов, с риском для жизни обеспечивает государственную безопасность! И за одно это он достоин быть в партии!

И на этот раз я хотел было возразить, что мне еще не довелось разоблачить ни одного шпиона или диверсанта и что рисковать своей жизнью мне тоже не приходилось, если не считать драки с Мажурой, да и то это было скорее следствием непредвиденных обстоятельств, чем какой-то закономерности. Но я вдруг представил, как вернусь в управление и заявлю, что горком комсомола отказался дать мне рекомендацию, и решил больше не искушай, судьбу и не вмешиваться в действия Щеглова.

Его авторитет среди членов бюро оказался значительно выше, чем роковые чары Ольги Михайловны. Все быстренько с ним согласились и единогласно проголосовали за то, чтобы рекомендовать меня в партию. Воздержалась только Ольга Михайловна, да и то скорее по инерции, чем из желания реально повлиять на коллегиальное решение.

Я встретился с ней взглядом, и хотел подмигнуть, но потом вспомнил, кто я и где нахожусь, и посчитал это неуместным.

Щеглов объявил перекур и вслед за мной вышел из кабинета. Пока девица из приемной печатала выписку из решения бюро, мы прошли с ним в туалет и, убедившись, что, кроме нас, там никого нет, обменялись своими впечатлениями о только что закончившемся обсуждении.

— Конечно, ты прав, — согласился Щеглов, — в наших заседаниях, да и во всей комсомольской работе много формализма. Но ты тоже даешь! Нашел где откровенничать!

Он вымыл руки, потом хитро посмотрел на меня и спросил:

— А что это наша Ольга так на тебя взъелась?

— Я-то почем знаю? — пожал я плечами. — Это у нее надо спрашивать.

Разве не он мне объяснил, что горком комсомола не то место, где можно вести откровенные разговоры?

А спустя несколько дней произошло еще одно событие, имевшее, как я теперь понимаю, некоторые последствия сугубо личного характера. А может, как раз напротив — ни к каким последствиям не приведшее. Ему предшествовали довольно длительные раздумья, поскольку дело касалось Веры.

Теперь, когда я несколько разгрузился и у меня стало больше свободного времени, я все чаще вспоминал ее, и мне очень захотелось ее увидеть. Несколько дней я ломал себе голову, как лучше организовать с ней «случайную» встречу, чтобы это выглядело совершенно естественно, перебрал массу вариантов, в том числе применяемых с этой целью в оперативной практике, но так ничего путного и не придумал, пока мне не помог счастливый случай.

Я отношусь, наверное, к числу везучих людей, хотя не могу сказать, что это проявляется во всем и всегда, но иногда мне и в самом деле очень везет. Во всяком случае, если мне нужен какой-то человек, но его поиски связаны с невероятными трудностями или требуют значительного времени, то как-то само собой получается, что он сам попадается мне навстречу.

Так случилось и на этот раз.

Только я признался себе в своей полной беспомощности, как в тот же вечер повстречал Веру. Причем повстречал в самом неожиданном месте.

Мы еще с утра договорились с матерью, что вечером я зайду за ней в медсанчасть и мы пойдем в наш клуб на французский фильм. Но во второй половине дня она позвонила и сказала, что ее срочно вызывают на консультацию в областную клиническую больницу. Такое в ее практике случалось довольно часто: мать считалась одним из лучших терапевтов, и ее периодически приглашали для консультаций.

И вот она попросила, чтобы в половине седьмого я ожидал ее у входа в больницу. Конечно, она могла бы и не обращаться ко мне с подобной просьбой, а назначить встречу у клуба и приехать туда к началу фильма, но в последнее время в наших отношениях произошли некоторые изменения, она все чаще стала использовать любую возможность, чтобы подольше побыть со мной, словно ее стали одолевать какие-то предчувствия.

Причин отказываться от ее предложения у меня не было, и я обещал ждать ее возле больницы.

И вот, прогуливаясь по заснеженному тротуару у проходной, я через решетчатый забор заметил, как по территории больницы идет Вера.

Я подумал, что она, очевидно, проходит здесь практику, поскольку учится на шестом курсе медицинского института, но, как потом оказалось, я ошибался. Во всяком случае, в этот день она оказалась в больнице совсем по другому поводу.

Я подошел к двери проходной и, когда Вера вышла из больницы, загородил ей дорогу.

Вера на ходу искала что-то в хозяйственной сумке и поэтому шла, опустив голову, и только почувствовав, что кто-то стоит у нее на пути, подняла глаза.

— Здравствуйте, Вера! — весело сказал я, очень обрадованный этой неожиданной встречей.

— Здравствуйте, Михаил Иванович, — чуть заметно удивившись, ответила она.

— Зачем так официально? — смутился я. — Можно просто по имени.

— Спасибо, но мне так удобнее, — покачала она головой.

— Я очень рад нашей встрече, — искренне сказал я. — Честно говоря, давно хотел с вами увидеться.

— Ну и что же вам мешало? — пристально посмотрела на меня Вера.

— Было очень много работы, — как всегда, когда мне надо было оправдаться за что-то несделанное в моей личной жизни, ответил я.

Но в этот раз мое банальное оправдание имело совершенно неожиданные последствия.

— Все еще исправляете грехи ваших предшественников? — довольно неприязненно спросила она.

Сколько раз каждому, кто пришел на службу в органы госбезопасности в одно время со мной и даже много позже, пришлось слышать подобные вопросы? Не на все из них, конечно, надо было отвечать, да и невозможно постоянно оправдываться и доказывать, что те, кто виновен в массовых репрессиях — никакие нам не предшественники, а мы никогда не были и не будем их последователями.

Но и обижаться на тех, кто задает подобные вопросы, тоже нельзя, потому что в общественном сознании крепко, может быть даже навсегда, укоренилось представление о единстве мыслей и поступков всех поколений чекистов независимо от времени, в которое они находились на службе.