Невидимые руки

Запах в кабине был такой, словно куривший дешевые сигареты, сильно потеющий мужчина жил в ней не одну неделю. Я открыл окно и закурил. Брызги стали попадать на лицо. Все в кабине, даже сиденье, на котором я сидел, грозило стать мокрым.

Я закрыл окно, включил зажигание и вентилятор. Теплый воздух пахнул горящей пластмассой. Потом я включил дворники и стал изучать людей, которые выходили из метро и разбегались под дождем в разные стороны. Почти все, оказавшись на улице, начинали бежать, как будто пытались спастись от ливня. Невозможно было представить, что кто-то из них влюблен. Лица у людей были озабоченные, усталые, злые.

Когда я вернулся, Анна-София ходила взад-вперед по комнате. Она не ответила, когда я с ней поздоровался, даже не посмотрела в мою сторону. Она упорно вышагивала, будто во власти какой-то силы, которая заставляла ее повторять бесконечный круговой танец.

— Ты думаешь, я дура? — закричала она вдруг. — Думаешь, я не понимаю, что происходит? Думаешь, я ничего не знаю? Неужели ты считаешь меня такой идиоткой, которая ничего не поймет?

— Что ты не можешь понять? — спросил я.

Она остановилась на мгновение, безумным взором посмотрела на меня, потом по сторонам и зашагала опять.

— Ты не слышишь, что я говорю? Ты не слышишь, что я говорю?

И еще громче закричала:

— Ты не слышишь, что я говорю?

— Я слышу, что ты говоришь, — сказал я. — Но я не понимаю, о чем ты?

— О нет, понимаешь. Ты понимаешь, но не хочешь отвечать. Ты не хочешь отвечать, потому что прекрасно знаешь, о чем речь.

— Так о чем же речь? — спросил я.

Она продолжала ходить кругами по комнате.

— Ты не можешь ответить нормально? — кричала она. — Ты не можешь ответить нормально?

— Если ты знаешь, о чем речь, то объясни, пожалуйста, — сказал я. — Не понимаю, с чего ты завелась?

Она наконец остановилась.

— Я прочитала посланные тебе сообщения, — сказала она. — Я прочитала все, что она тебе написала.

Я хотел сказать что-то грубое, но мой гнев погас, не успев разгореться ярким пламенем.

Я подождал еще немного и сказал:

— Ну и что? А больше ты ничего узнать не хочешь?

— Так ты сознался?

— В чем?

— Что у тебя с ней связь, — сказала она неожиданно слабым голосом.

— С кем?

Выдержка может пересилить любую обиду. Казалось, мы можем продолжать этот разговор целую вечность, ни на шаг не продвинувшись вперед.

— Где вы встречаетесь? — спросила она.

Я повернулся и хотел уйти, но она схватила меня за руку.

— О чем вы говорите?

Я стоял совершенно спокойный и молчал.

— О чем вы говорите? — кричала она.

Потом ее голос стал тихим:

— Что ты ей говоришь? Что ты ей говоришь при встрече? Что ты ей говоришь, когда она открывает тебе дверь?

То одна, то другая мысль приходила ей в голову. Она не могла контролировать их поток. Я отчетливо это видел. Она не могла остановиться.

— Ты нашел ее дочь или уже перестал ее искать?

Я хотел уйти, но она крепко держала меня.

— Ты не хочешь ее искать, да? Ты только делаешь вид?

— Анна, — сказал я.

Выражение ее лица непрерывно менялось.

— Значит, пока вы вовсю трахаетесь, дочка вам не нужна? Так, что ли?

Я сделал резкое движение и вырвался от нее. Она зашаталась.

— Пока вы с мамочкой трахаетесь, — сказала она, — где-нибудь кто-нибудь трахает ее дочку?

Рот ее открылся в гримасе, словно на ее расплывшемся белом лице вдруг проступил звериный оскал.

— И может быть, уже затрахал этого несчастного ребенка до смерти, а вам до этого и дела нет, так?

Я не сразу понял, когда успел ее толкнуть, но только она оказалась на полу. Потом сама встала и набросилась на меня. Я ударил ее снова, она закачалась, но осталась стоять на ногах. На скуле под глазом стал проступать небольшой синяк. Она потрогала это место рукой. Я сделал шаг навстречу ей, но она отскочила. Глаза у нее были широко открыты. Один чулок сполз с ноги, халат расстегнулся. Я видел голое плечо и грудь. Она стала похожа на проститутку из дешевых номеров.

— Я буду с ней спать, — сказал я и сжал кулак. — Я буду с ней спать, пока она меня не прогонит.

На подъездной дорожке стояли факелы, воткнутые в щебенку. Их должны были зажечь с наступлением темноты, а на каждой ступеньке лестницы перед парадным входом стояли вазы со свежими цветами. Мне открыл молодой парень в ливрее еще прежде, чем я успел позвонить от ворот.

— Это ты привез вино? — спросил он.

Я предъявил удостоверение.

— Мне необходимо поговорить с Гюнериусом, — сказал я.

Он впустил меня.

— Подождите здесь минутку.

Он был похож на слугу из книги о нравах прошлого века, вернее, на маскарадного слугу в маскарадном костюме. Походка у него была вполне современная, вихляющая. Его долго не было, потом он пришел и сказал, что Гюнериус освободится через некоторое время, а пока не желаю ли я прогуляться в комнаты, где есть возможность выпить и закусить. Я отказался и подивился его формулировкам: «прогуляться в комнаты». Разве так говорят? Но видимо, в его контракте было записано, чтобы он употреблял устаревшие выражения во время общения с гостями. Потом мне пришло в голову, что его наняли только на этот вечер. Может быть, он надел ливрею в первый раз в жизни и еще не научился произносить реплики должным образом?

Позже я пожалел, что не прошел в комнату. Дверь была открыта, и оттуда доносились звуки, которые меня заинтересовали. Это было что-то похожее на дребезжание, потом скрип, а затем снова дребезжание и скрип. Наконец я не выдержал, подошел к двери и заглянул. Зал сиял люстрами. В середине стоял длинный стол с белой скатертью, накрытый на тридцать человек. У дальнего конца стола я увидел госпожу Гюнериус. Плавными движениями она раскладывала у тарелок столовые приборы — вилки, ножи, ложки. Она ухватилась за колеса, обогнула на коляске угол стола и у следующего места стала вынимать серебряную сервировку из ящика, который стоял поперек подлокотников ее инвалидного кресла.

Я резко отодвинулся, и она не успела меня увидеть. В дверях на противоположной стороне зала появился Гюнериус. Рубашка на нем была такой ослепительной белизны, что его лицо казалось лиловым. Он шел прямо мне навстречу, по дороге поправляя запонку в манжете.

Он подошел ко мне вплотную и только тогда поднял взгляд. К моему удивлению, он приветливо улыбнулся.

— О! — воскликнул он. — Добро пожаловать!

Он поднял передо мной рукав рубашки и протянул серебристую запонку. Мне стало неловко, но я помог ему вдеть запонку, хотя и рассердился на то, что он обошелся со мной так бесцеремонно.

— Спасибо, — сказал он, явно довольный результатом, и внимательно посмотрел на меня. — Вам не предложили выпить?

— Я отказался, спасибо, — сказал я.

Вблизи он казался очень высоким, просто огромным.

— Ну? — весело сказал он. — Так чем же я могу вам служить?

Он сделал ударение на «я» и «вам», словно хотел подчеркнуть, что хочет меня за что-то отблагодарить.

— Я говорил с Малтеком, — сказал я.

— С Малтеком? — переспросил он без всякого интереса.

— С вашим другом.

— Моим другом? Что-то не припомню такого.

— Неужели?

Он несколько раз повторил имя, как будто надеясь, что сумеет его припомнить, но — тщетно.

Я опять услышал скрип, на этот раз у меня за спиной. Я обернулся. Госпожа Гюнериус подкатила к нам на своем кресле.

— Стол накрыт? — спросил Гюнериус.

Она объехала меня и элегантным движением поставила кресло рядом с мужем. Искусством вождения инвалидной коляски она овладела в совершенстве.

— Это наш ежегодный торжественный обед, — сказал Гюнериус. — Придет мэр и еще несколько гостей из полицейского управления.

Гордость его была неописуема, так же как радость оттого, что он рассказывает это именно мне.

— Плата за куверт двадцать тысяч крон.