Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный сам

— Бородатый, Саня.

— Ну, а далее все как по нотам. Позавтракал в ресторане на свою беду и устроился в местный самолет до Новосибирска. В Новосибирске, тряся лауреатской книжкой, выбил билет на ближайший московский рейс. Он очень хорошо предварительно изучил аэрофлотовское расписание. Он загодя готовился, Рома.

— Нами пока доказаны лишь две вещи: странно изломанный, туда — сюда, маршрут клиента и маскировка с помощью бороды. Это не подсудно, Саня.

Смирнов из сумки достал свою папочку с бумагами и, взвесив ее на ладони, сказал Казаряну назидательно:

— В Нахте я работал полный рабочий день без обеденного перерыва, Рома. Рыл землю, как фокстерьер…

— Нарыл? — перебил Казарян.

— Вот здесь, — Смирнов опять взвесил папку на ладони, — показания людей, видевших его в тот поздний вечер в Нахте как в бороде, так и без бороды. Борода погубила его, Рома. Он стал в Нахте странным незнакомцем, к которому все приглядывались. Здесь показания двух теток, которые видели, когда он, еще без бороды, расплачивался на обочине с Михаилом. Здесь показания рабочего подстанции, около одиннадцати возвращавшегося домой и заметившего странного бородача у дома Вероники. Здесь показания старушки, тихо сидевшей у своего дома на скамейке. Но дом ее неподалеку от тупика, в котором склад. Она видела — они прошли совсем рядом — как бородатый повел человека с гитарой в тупик. Здесь показания сторожа, заметившего его, когда он приводил себя в порядок. Показания подписаны, а он опознан по фотографиям всеми стопроцентно.

И, наконец, самое главное! Под ногтями мертвого Олега обнаружены кусочки человеческой кожи и волоски, по цвету напоминающие цвет нашей бороды. Здесь заключения медэксперта. Судя по всему, его первый удар по голове Олега был неудачен, и Олег, пытаясь сопротивляться, вцепился ему в лицо и, надо полагать, сорвал бороду. Ему опять пришлось приклеивать ее, ведь на лице были весьма заметные царапины.

— Господи! — Казарян сморщился, как от зубной боли.

— Он стоял над мертвым Олегом и приклеивал себе бороду!

— Дай мне твой конверт, — потребовал Смирнов. Казарян отдал ему канцелярский свой конверт, и Смирнов аккуратно, по ходу дела просматривая неизвестные ему показания, стал складывать документы и из папки, и из конверта в определенном, известном только ему порядке. Сложил и вложил их в конверт. — Теперь, Рома, две его фотографии. В бороде и без бороды.

У них в руках были две пачки фотографий известного советского писателя и общественного деятеля Владислава Фурсова, сделанных художником-фотографом съемочной группы во время рабочих моментов.

— Эту и эту, — Казарян протянул Смирнову две отобранные им фотографии. Владислав Фурсов в таежной бороде добро улыбался, как и положено настоящему советскому, не испорченному западными влияниями, простому сибиряку. Владислав Фурсов, как положено инженеру человеческих душ, задумчиво и всепонимающе смотрел вдаль, ожидая, вероятно, увидеть приближающийся коммунизм.

— Хоп, — согласился с казаряновским выбором Смирнов и приложил две фотографии к документам в конверте. — Пошли в почтовое отделение. Там конверт заклеим.

За высоким столиком почтового отделения Смирнов заклеил конверт и большими буквами написал на нем: Генералу Есину от подполковника Смирнова.

— Ну, отправляй, и пошли оформляться на рейс. Посадку уже объявили, — поторопил его энергичный Казарян.

— А ты что — уже билеты купил? — удивился Смирнов.

— Придется их менять на ночной, милок, улетим мы отсюда не раньше двенадцати ночи.

— Это почему же? — обиженно огорчился Роман. — Я уж и Лидке твоей позвонил…

— Если сегодня днем мой любимый генерал Петя ознакомится с нашими материалами, то в связи с писательским тестем он мгновенно свяжется со своим первым, а первый тотчас сообщит в Москву Дмитрию Федоровичу. А я хочу встретиться по этому делу с писателем первым. Поэтому конвертик я передам в местную ментовку ровно в полночь, выполнив тем самым свое обещание передать материалы с версией именно сегодня. Выполню, но надеюсь, что генерал сунет в них нос не ранее девяти утра. То, да се — и первый свяжется с Дмитрием Федоровичем около двенадцати дня. Я успею тогда, Рома.

Они поменяли билеты на рейс, отправляющийся в два часа ночи, доехав до центра на автобусе, погуляли по старому городу, и, к десяти вечера вернувшись в аэропорт, окончательно обосновались в ресторане. Взяли бутылку коньяку, по обоюдному согласию первую и последнюю, заказали пожрать что-нибудь не очень паскудное. Потихоньку выпивали, если, трепались, вспоминая старое и не касаясь совсем нового. Потихоньку-то, потихоньку, но к одиннадцати источник иссяк. Они виновато посмотрели друг на друга и сдались на волю победителя, который в виде пол-литровой бутылки появился вместе с официантом. Теперь баловались под мороженое и кофе.

Ровно в полночь подполковник Смирнов вошел в отделение милиции при аэропорте. Дежурный млел в полудреме, и ему было хорошо. Но явился нахальный гражданин и все испортил. Дежурный придал глазам круглосуточно бдящую округлость и недовольно спросил:

— Что надо?

— Ах, девочка Надя, чего тебе надо? — слегка пропел не совсем трезвый Смирнов.

— Не хулиганьте, — осадил его дежурный. — Вы зачем сюда пришли?

— Я — подполковник милиции Смирнов Александр Иванович из МУРа, находящийся здесь в командировке по вызову вашего начальства, — с еле прослушиваемым командирским громыханием в голосе представился Смирнов и положил свое красное с золотом удостоверение на плоскую доску барьера, отделяющего милицию от разумного мира.

Изучив документ, дежурный встал:

— Слушаю вас, товарищ подполковник.

Смирнов протянул ему конверт и приказал:

— Свяжитесь с дежурным по городу и сообщите ему об этом конверте. Пусть он сделает так, чтобы этот конверт попал на стол генералу с самого утра. Вам все ясно, лейтенант?

— Так точно, товарищ подполковник!

— Вот и хорошо. Значит, улетаю со спокойным сердцем. Будь здоров, лейтенант.

— Счастливого пути! — радостно прокричал в смирновскую спину дежурный.

Час по непредсказуемому местному междугороднему дозванивались до Москвы. Поймал, наконец, свою жену подполковник Смирнов и объяснил полковнику Болошевой Лидии Сергеевне, что он, ее муж, опоздал на рейс, на который Казарян купил билеты, и вылетят теперь они неизвестно когда. Так что встречать их не надо. Сами объявятся.

Но она встречала. Только один полковник милиции мог позволить себе находиться на улице и в аэропорте в полной полковничьей форме, но без головного убора — полковник Болошева. Не было на ней ни фуражки, ни пилотки, ни форменного берета. Попадавшиеся на ее пути менты видели в изумлении над полковничьими погонами не кокарду на красном околыше, а породистую небольшую голову, причесанную очень хорошим парикмахером. И если бы не погоны, полковника принимали бы в сшитой на заказ форме за стюардессу международных линий.

Наблюдая за ней (она их еще не заметила в толпе прилетевших), Смирнов в который раз удивился, как молодо выглядела его жена, которая была моложе всего на шесть лет. Он в голове быстренько приставил себя к ней. Картиночка: легкая, стремительная и изящная молодая хорошенькая женщина, к которой в толпе люди, не сомневаясь, обращались со словами «девушка», и ненужно крупный, ненужно тяжелый мрачный барбос с жесткими морщинами на солдатском лице.

— Саня! Роман! — звонко крикнула полковник-девушка, подбежала, обняла барбоса и прижалась нежной щекой к солдатским морщинам. Потом легко покинула Смирнова и поцеловала Романа в армянскую небритость.

— Брехуны несчастные! — и похоже передразнила мужа: — «Не знаю, честное слово, не знаю, когда прилетим. Скорее всего в середине дня, пташка!» А пташка все ваши фокусы знает!

— Ты что, всю ночь здесь торчала? — недовольно спросил Смирнов.

— Неласков, — констатировала Лида. — Ромка, он там мне изменял?

— Да вроде не очень! — как бы подумав, ответил Казарян.