Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный сам

— Жалко с вами расставаться, но пора, — шофер поклонился им и пошел к дверям. От дверей договорил: — Вы, наверное, правы, начальник.

— О чем он? — спросила Матильда, когда шофер ушел.

— О себе, — ответил Смирнов. — Ты не смотри на меня. Я красиво есть не умею.

Матильда засмеялась и ушла в дальние свои апартаменты. Некрасиво, но очень быстро Смирнов умял свинину с картошкой. Зная московские привычки подполковника, Матильда загодя поставила на стол два чайника. Чай был хорош. Он выпил две чашки подряд, потом еще одну. Посидел, ожидая. Матильда не выходила. Тогда он пошел к ней.

Она стояла у маленького конторского окошка и, упершись лбом в стекло, тихо плакала. Он тронул ее за локоть и попросил:

— Не плачь, Тилли.

Она обернулась, тыльной стороной ладони смахнула две слезинки, улыбнулась, обняла его за шею и поцеловала. Он резко прижал ее к себе, почувствовал ее всю в своих руках и, не скрывая желания, поцеловал, как надо. Она слилась с ним, поплыла в неодолимом стремлении к дальнейшему, но вдруг напряглась, ласково освободилась от его рук и сказала виновато:

— Пусть не будет этого, Саша. Меньше тосковать будем.

— Немка ты, немка, — не то укорил, не то похвалил ее Смирнов. Сам не знал. Знал одно, что благодарен ей до конца жизни за прозвучавшее его имя.

— Русский ты, русский, — передразнила она его, но поняла, что что-то не так и вспомнила нужное: — Великоросс. Пьющий великоросс, — без опаски она поцеловала его еще раз. По-дружески. — Прощай, великоросс.

Он наклонился, поднял ее ладонь и поцеловал. Благодарно.

— Ты у меня здесь на всю жизнь, — сказал он, положив руку на сердце. Он не был влюблен, он не мог сказать, что полюбил ее. Он хотел сказать, но не находил нужных слов, что мужское счастье — встретить такую женщину.

— Хозяйка! — глухо донесся из зала требовательный зов посетителя.

— А я люблю тебя, Саша, — быстро сказала она и помчалась на зов.

Смертельно хотелось курить. Смирнов потоптался в конторке и тоже вышел в зал. Прямо у стойки свидетель Жабко принимал свою сотку.

— Закурить есть? — спросил Смирнов так, что Жабко поперхнулся на последних каплях.

Деликатно откашлявшись и поставив стакан на стойку, он достал пачку «Беломора».

— Пойдет, товарищ подполковник?

— Мои. Угодил, — одобрил Смирнов и вытянул из пачки папиросу. Пока разминал, Жабко уже зажег спичку. Затянулся так, что внутренней стороной щек почувствовал твердость зубов. Еще раз затянулся и в последний раз оглядел уже родной ему зал. Потом заглянул Матильде в глаза.

— Чтобы у тебя все было хорошо, Тилли. И постарайся стать счастливой, — он не имел права добавить два слова: «без меня», он резко повернулся, пошел к дверям и ушел, не оборачиваясь.

Полтора часа он бездумно валялся на кровати, в надежде подремать, чтобы не думать. Подремать не удалось, не брал сон, но и думать не думал. Мысли были заняты тем, чтобы не думать. Он бездумно валялся на кровати.

Ровно в четырнадцать ноль-ноль он поднялся, аккуратно расправил покрывало на кровати, загнал в наплечную кобуру парабеллум, надел куртку, взял сумку и навсегда покинул гостиницу города Нахты.

Пассажиров местного рейса не провожают. У трапа перед закрытой еще дверью «ИЛа» малой толпой ожидал желающий улететь в крайцентр молчаливый люд с чемоданами и корзинами. Когда Смирнов подходил, дверь открыли, у трапа встала неряшливая и суровая бортпроводница. Толпа вокруг нее превратилась в плотную кучу.

И тогда Смирнов увидел, что чуть в стороне от самолета стояли и ждали Матильда и Франц. Его, Смирнова, ждали. Он подошел к ним.

— Здравствуйте, Александр Иванович, — сказал Франц, крепко пожимая ему руку.

— И прощайте, — добавила Матильда.

— В начале века был такой смешной головной убор с двумя козырьками под названием «Здравствуй — прощай», — сказал, чтобы что-то сказать, Смирнов. Вежливо улыбнулся Францу и, вспомня, добавил: — Спасибо вам большое, Франц, вы нам очень помогли.

— Не надо так: «нам», — возразил Франц. — Я им никогда не помогал и помогать не буду. Я пытался помочь вам, вам одному. И рад, если помог.

— Франц, Александр Иванович знает всем им цену, — вступила в разговор Матильда. — И он хорошо напугал их.

— Жаль, что только напугал, — сказал Смирнов. — Все, по сути, зря.

— Не зря, — твердо возразил Франц. — Теперь многие люди увидели, какие они. На самом деле.

— И Лузавина с Вороновым за решетку посадили, — с мстительной радостью дополнила список смирновских заслуг Матильда.

Кучка у трапа рассосалась. Все трое посмотрели туда, и Смирнов решил:

— Ну, мне пора.

— И мы скоро отсюда уедем, — сообщил Франц. — Мы решили эмигрировать в Западную Германию.

— Почему? — удивлению огорчился Смирнов.

— Надежды нет, — сказала Матильда. — А без надежды жить нельзя. Разрешите, я вас поцелую на прощанье, Александр Иванович?

— Красивые женщины имеют право не спрашивать об этом, — галантно ответил Смирнов и подставил щеку, которую Матильда по-детски поцеловала.

У трапа Смирнов обернулся в последний раз. Матильда и Франц прощально махали, а за их спинами в отдалении на холме стоял грязно-бело-желтый козел — гигант Зевс — Леонид и вопросительно смотрел на Смирнова жуткими оранжево-черными глазами. Будто вспоминал: трахнул он или не трахнул этого, теперь улетавшего от него.

Трахнул, Зевс — Леонид, трахнул ты его!

Самолет делал полуразворот, и Смирнов в последний раз увидел раковые метастазы — контур районного центра Нахта.

Казарян ждал его в условленном месте — в зале ожидания перед аэропортовским рестораном. Увидев Смирнова, он поднял руку, приветствуя и давая знак, куда тому направляться. Смирнов основательно уселся в рваное кресло, заботливо охранявшееся для него. Шлепнулись ладонями, здороваясь, и Роман без приличествующих пауз приступил к делу, сразу же сказав главное:

— Он спекся, Саня. Вот здесь, — Казарян поднял со своих колен большой канцелярский конверт и обмахнулся им, как веером, — показания двух шоферов, которые привезли его сюда, копия списка пассажиров, отлетавших рейсом на Москву в восемь пятнадцать, копия списка пассажиров, отлетавших из Новосибирска на следующий день в четырнадцать сорок…

— Ты и в Новосибирск смотался? — перебил Смирнов.

— Угу. В этих двух списках он фигурирует. А вот в списках улетевших из Новосибирска сюда и отсюда обратно в Новосибирск его нет. Видимо, покупал билеты с рук или по чужим документам.

— А может, он долетел до Новосибирска, опоздал на рейс, пропьянствовал там сутки и, купив новый билет, благополучно долетел до Москвы?

— Хрен тебе! — не совсем прилично опроверг милицейские доводы Казарян. — Официант ресторана, в который мы сейчас пойдем, обслуживал его на следующий день после первого вылета и опознал на раз-два-три с полной уверенностью.

— Бритым или с бородой?

— В бороде — так точнее. В бороде, в бороде. Показания официанта, заверенные его подписью, здесь, — и Казарян снова помахал конвертом. — Мой посланец драчливый тебе в Нахте помог?

— Помог, помог, — рассеянно подтвердил Смирнов. — Все сходится, Рома.

— Тогда изложи по порядку.

— Я уже все на бумаге разрисовал. Хочешь почитать?

— Я тебя послушать хочу.

— Писать — одно, а рассказывать — другое. Противно, Рома.

— Преодолей. Мне ведь тоже противно.

— Тогда слушай. Основной выигрыш времени для алиби он сделал простейшим образом. Всем объявив, что завтра улетает, он купил билет на самолет, а сам этой же ночью вышел на трассу и рублей за двадцать пять на скотовозке прибыл в крайцентр часов в пять утра. Купил билет на Москву, как ты говоришь, на восемь пятнадцать, и долетел до Новосибирска. В Новосибирске не хватает билетов на Москву регулярно. Он в последний момент продает билет страждущему, а сам ровно через сорок минут вылетает в крайцентр. То есть, его давно нет и не будет, но к трем он уже здесь. Он направляется к автобазе и покупает место в кабине нашего разлюбезного Михаила. По графику Мишина скотовозка была в Нахте в половине девятого. Наклеив бороду и усы — Жаннин подарок, чтоб кто-нибудь из группы не узнал, он начинает осторожные поиски Торопова, которого найти было нетрудно: шумно гуляли у комсомолки Вероники. Вероятно, он штырь и железный прут приготовил заранее. Олег, рассорившись с комсомолками и комсомольцами, в лоскуты пьяный, пошел в гостиницу. Скорее всего он, не узнаваемый в бороде, зацепил Олега словом, разговорились и отошли в тупик к складу. Тут-то все случилось. Он долго бил Олега по голове (шесть ударов, Рома!) железным прутом, а потом, когда Олег упал окончательно, так же неумело проткнул его штырем. Произошло это около ноля часов, в двенадцать. Он осторожно вышел на свет правительственного прямоугольника, почистился, как мог, и направился к трассе ловить очередного корыстолюбивого скотовоза, едущего в крайцентр. Ты сказал, что у тебя показания двух водил, значит, и этого. Бородатый сел к нему?