Чума на ваши домы. Уснувший пассажир. В последнюю очередь. Заботы пятьдесят третьего. Деревянный сам

— Ты вроде все, как к консервации, приготовил, — ворчливо заметил Смирнов. — А нам с тобой надо на изготовке быть. Еще один автомат мне под ноги положи и пяток лимонок снаряди для мгновенного использования.

— Раньше не мог сказать! — разозлился ленивый Казарян, которому опять предстояло суетиться.

— Раньше мог сообразить! — резонно возразил Смирнов.

— Дисков тебе сколько? — спросил из-под брезента Роман.

— Два. В машинке и запасной. И четыре лимонки. Я их по карманам распихаю. А себе одну возьми для понта. Все равно ты с гранатой, что заяц с берданкой.

— То же мне наука — кусок железяки швырнуть подальше, — ворчал Казарян, пристраивая под первым сиденьем автомат и запасной диск. Сел рядом, ввинтил взрыватели в пяток лимонок, четыре передал уже устроившемуся у баранки Смирнову. Наблюдая, как тот распихивал гранаты по карманам, понял вдруг: — Жрать хочется!

— И выпить, — добавил Смирнов и тронул «газик» с места. Нешибко переваливаясь, «газон» отправился по сносной дороге в долгий путь. — Палы эти мерзкие проедем и устроим пикничок. Кстати, который час, Рома?

— Пять без семи, — глянув на свои наручные, по-штатски ответил Казарян. — День какой-то бесконечный.

Через час они устроились у ручейка. Расстелили брезент, домовитый Казарян достал пакет с едой и двумя чистыми салфетками, разложил на них огурцы, по три крутых яйца, по куску хорошо прожаренного холодного мяса, открыл две бутылки боржоми и разлил по кружкам. Для начала попили водочки, горло промочить. Молча расколупывали яйца. Вдруг Казарян сморщился, тоненько застонал сквозь до хруста сжатые зубы.

— Ты чего? — забеспокоился Смирнов.

— Вспомнил, что убил, — признался Роман.

— Ну, тогда, за упокой души убиенного душегуба. Сдавай из своей пуленепробиваемой.

— Сколько? — осведомился Казарян, извлекая из-за пазухи сверкающую флягу.

— Сто — мало, двести — много. Два раза по сто пятьдесят, — присказкой ответил Смирнов.

— Не слишком ли расслабимся? — усомнился Роман, но разлил по запросу.

— Не расслабимся, — уверенно сказал Смирнов. — Мы в закрутке, на нерве. Просто ненужные мысли и заботы нас с тобой покинут.

— Хорошо бы! — помечтал Роман. Они, не чокаясь, выпили. Быстро и четко, как солдаты на десятиминутном привале, прибрали пищу, допили боржом.

— Пять минут полного покоя, — объявил Смирнов и положил себя на спину.

Они лежали и смотрели в небо, в котором медленно кружили на несуществующем внизу ветре верхушки могучих кедров. Их здесь еще не трогали.

— Пять минут, — напомнил Казарян и заговорил, имея на это право: — Что дальше, командир?

Командир, вздохнув, заговорил совсем о другом:

— Я все думаю, Рома, как легко применима в нашем государстве лагерная система. Ведь вся их преступная организация — точная копия кустового управления лагерей, где начальник — и там, и там — был и есть Лузавин Эрнест Семенович.

— С машинной отработанностью в защите и нападении, которую тебе, в данной ситуации кустарю-одиночке не преодолеть.

— Ты ошибаешься, Рома, — нежно не согласился Смирнов. — Эта структура развернута вовнутрь. Вся их железная организация, вся сила, вся энергия, коварство и хитрость направлены на устрашение, подавление тех, кто в периметре их ограждения, тех, кто внутри. Снаружи шуровали другие, которых сейчас вроде бы нет…

— Именно вроде бы, — встрял репликой Казарян.

— Во всяком случае, их пока не ощущаю здесь. Ну, а местная милиция и лагерные исполнители в оперативной розыскной работе по сравнению со мной слепые щенки. И еще — у меня есть временная фора.

— Которая по минуточке утекает, — добавил Казарян и опять: — Что делать будем, командир?

— Перво-наперво убийцу словим.

— Ты знаешь, кто убил Власова и прокурора?

— Знаю, Рома. Петр Арефьев, образцовый боец ВОХРа, мужественно охраняющий сердце этого района — райком партии.

— Доказательства у тебя имеются?

— В громадном количестве. Правда, косвенные.

— А вдруг не прижмешь?

— Тогда доломаю. На очных ставках доломаю.

— Могут не дать, Саня.

— Дадут, куда они денутся!

— Арефьева не дадут. Кончат.

— Не успеют, — беспечно заметил Смирнов, но поднялся резко. — Помчались, армянский ковбой!

В Нахте они были к восьми вечера. Припрятали «газон» на заветной полянке и разбрелись: Казарян по съемочным своим делам, а Смирнов на поиски Борьки Марченко, который должен был уже вернуться.

Искать его не пришлось. Суча от нетерпения и ответственности ногами, абсолютно трезвый Марченко нетерпеливо ждал Смирнова в вестибюле гостиницы. От долготерпения начал с претензий:

— Где вы все пропадаете? Я уже полтора часа вас жду!

— Дождался, вот и молодец, — поощряя, ободрил эмоционального артиста Смирнов. — Беседовал с Лидией Сергеевной?

— Трижды, Александр Иванович, трижды! Замечательная у вас жена.

— Сколько я тебе должен за телефонные разговоры?

— За один, Александр Иванович, за первый. Семь девяносто. А дважды Лидия Сергеевна сама звонила на центральный телеграф.

— Ты ей мои вопросы отчетливо зачитал?

— Я же актер, Александр Иванович, — обиделся Борис. — И ее ответы все записал. Слово в слово, — и пошутил: — Без ошибок.

— В наше время грамотный актер — приятная и многообещающая неожиданность, — Смирнов вытащил бумажник, протянул десятку Борису. — На сдачу у Матильды поднесешь. Где твои записи?

Марченко, роясь в карманах, взглянул, наконец, на Смирнова и страшно удивился:

— А чего это вы с автоматом?

— На охоту ездил, — отбрехнулся Смирнов и развернул лист бумаги, исписанный крупным актерским с завитушками почерком.

— Чего-нибудь подстрелили? — не унимался Борис.

— Не чего-нибудь, а кого-нибудь. И не я, а Роман Суренович, — ответил Смирнов, не вдумываясь в смысл произносимого, и вдруг заорал: — Да дашь ты мне почитать или нет!?

Марченко замолк. Но ненадолго. Интуитивно ощущал, что любезность, оказанная им Смирнову, допускала легкую развязность общения.

— Кстати, о Матильде. Она с полчаса назад заходила сюда, вас искала.

Смирнов не разгневался, дочитал телефонограмму, слава Богу.

— Что сказала?

— Просила, как вы объявитесь, сразу же идти в закусочную.

— Она же сегодня в отгуле.

— Меня попросили — я передаю, — попытался стать официальным Марченко, но не сдержался в рамках, любопытен был: — Ну как, помогли вам сведения, Александр Иванович?

— Помогут, — поправил его Смирнов. — Ты уговор помнишь, Боря?

— Нем, как капитан Немо, — заверил Борис.

— А как надерешься?

— Я тогда вообще нечленораздельно говорю, — признался Боря. И был самокритично прав.

— Что ж. Пошли в закусочную. Ты там мне на сдачу поставишь.

Край солнца прилег на седловине меж двумя сопками. Зримо удлинились тени. Отчетливо надвигались короткие здесь сумерки.

А в закусочной уже темная ночь. Интересная получалась картиночка: в дежурство Матильды здесь выпивали, закусывали, беседовали, а у Любки гуляли: кричали, вскакивая, бессмысленно передвигались меж столиков, клялись, рыдали пьяно, матерились бесконечно.

За угловым, привычным уже Смирнову столиком тихо сидели Матильда и Франц. У стула, под правой рукой Франца, стояла знакомая объемистая сумка. Франц увидел Смирнова, встал и спросил:

— Надеюсь, у вас все в порядке?

— Можно сказать, что так, — грустно сказал Смирнов.

— Машина на условленном месте?

— Да.

— Тогда я пойду, — решил было Франц, но Смирнов, прижав его плечо, усадил на стул и объяснил некоторую свою фамильярность:

— Кое-какие нюансы, Франц. В газике сейчас находятся автомат, четыре пистолета и упаковка гранат-лимонок. В бардачке взрыватели к ним. Вы бы не могли, после того как перемените номера, собрать все это хозяйство и припрятать где-нибудь поблизости. Это — просьба, робкая просьба. Да — да. Нет — нет. И никто ни на кого не в обиде.