Лонтано

– Должен признать, что меня это как-то перестало интересовать.

Калека повернул голову и вгляделся в Эрвана. Эта ночь была во власти фараона с глазами, подведенными черным.

– Подойдите и посмотрите.

Полицейский неохотно повиновался.

– Здесь представлены все направления: медицинское, военное, садомазо… В каждом случае речь идет о демонстрации власти. В действительности эти мужчины и женщины стремятся вернуться в детство.

– В жизни бы не догадался.

– Я говорю о травматизме, которым отмечены их юные годы. Укол доктора, власть закона, воплощенная в военной форме, доминирование отца или страх кастрации…

Эрван понял, что ему предстоит курс психоанализа.

– Мир фетишизма сводит свои счеты с прошлым. Заново пережить изначальные раны, но уже в шкуре взрослого, контролируя свои эмоции, превозмогая свой страх. За каждым костюмом стоит стремление к реваншу. Ты сам становишься врачом, властью, угрозой. И если ты выступаешь в роли пациента, пленника или горничной, то в полном согласии с самим собой. Такие вечеринки – катарсис.

Эрван задумался, какой костюм выбрал бы он, если бы задался целью изгнать детские страхи. И с досадой осознал, что и так носит его: костюм полицейского, то есть отца.

– А латекс?

– Латекс… – повторил Лартиг со сладострастным вздохом. – Это усилитель ощущений. Любой сквознячок, и вы стучите зубами. Несколько движений, и вы в поту от жары. Эти танцоры выливают несколько стаканов пота, когда снимают свои комбинезоны.

– Как мерзко.

– Нет, это высший образ жизни. Вы одновременно обнажены и спрятаны. Вы становитесь в чистом виде органом, обтянутым кожей.

– Вот я и говорю: это мерзко.

Лартиг покачал головой. Его запеленатое тело походило на мертвое дерево, обмотанное туалетной бумагой. Эрвана раздирало между смехом и отвращением.

– Вы слышали о ворарефилии?

Ничего хорошего это слово не предвещало.

– Это фантазм, когда человек мечтает быть съеденным заживо, – продолжил художник, – но без укусов и ран. Вдруг оказываешься в желудке у змеи. Это и есть латекс: вернуться в темноту матки. Не считая наслаждения от сдавливания.

– Постараюсь побыстрее забыть.

– Не надо сарказма. Желание всегда основано на препятствии, подавлении. Вы заметили, сколько здесь ремней, перевязей, протезов? Тело должно испытывать принуждение, чтобы полнее наслаждаться проживаемым моментом.

Эрван посмотрел на часы: около полуночи. Вся эта дурь заняла достаточно времени. Разглядывая психов, которые дергались, обтянутые, как сардельки, или изукрашенные пластиковыми медалями, он опять растрачивал драгоценные часы.

– Я по-прежнему не вижу связи с Человеком-гвоздем или его жертвами.

– Настоящий Человек-гвоздь был фетишистом. Он старался защититься, раз за разом проигрывая собственные травмы.

– Он не наряжался баклажаном, он убивал женщин.

– Ему грозили такие монстры, что его страдания были нестерпимыми.

– Вы ищете ему извинений?

– Я не сужу его. Если сегодня вы хотите загнать в угол вашего убийцу, вам лучше бы прочувствовать его психический настрой и забыть про свою презрительную рациональность.

– Спасибо за совет. – Перед уходом он вернулся к более конкретным соображениям: – По нашим сведениям, Анн Симони практиковала… необычные пристрастия. Она любила инвазивные техники медицинского типа. Вы знаете людей с подобными склонностями?

– Я же говорил вам: я никого не знаю.

– А существует ли какой-нибудь форум, место, где контактируют такого рода любители?

– Нет. Еще раз повторяю, мы не используем технические средства, которые можно отследить. Никаких имен, никаких привязок.

На краткое мгновение Эрван испытал соблазн вызвать команду копов и замести всю компанию. Но тут же одернул себя: бесполезно. Кстати, и права такого у него нет: никаких правонарушений не наблюдалось, кроме шума в ночное время.

Он вспомнил, что Анн Симони делала закупки в специализированном магазине. Логичнее завтра с утра послать туда кого-нибудь и ознакомиться с картотекой клиентов, если таковая существует.

– Что вы думаете о Себастьене Редлихе? – спросил он, чтобы закончить.

– Редлих мой друг. Благодаря ему я стал лучше понимать внутренние механизмы магии йомбе и смог положить в основу своего творчества оккультные энергии.

– А имя Жан-Патрика Ди Греко вам что-нибудь говорит?

– Ди Греко… Бедняга… Он-то решил все свои проблемы.

Эрван задал вопрос наудачу:

– Вы его знали?

– Конечно. Он был из наших, уже много лет.

– Из ваших? Мне казалось, что у сообщества нет членов.

– Я просто имел в виду круг друзей, которых интересовал Человек-гвоздь и магия йомбе.

– Редлих тоже член этого фан-клуба?

– Да.

– Кто еще?

– Я бы сказал, это все.

Еще одна ложь, но, возможно, он не потерял время даром. А пока что Эрван представил себе это дьявольское трио, так или иначе связанное с серией убийств. Распрощавшись с мумией, Эрван пошел на выход.

Он двигался вверх от виллы дю Бель-Эр, когда мобильник завибрировал. На экране высветилось имя Левантена.

– Я наконец-то получил доступ к списку «инкриминированных», – начал техник без вступления.

– И кто родственник будущей жертвы?

– Ты.

– Что ты несешь?

У Левантена, который при любых обстоятельствах сохранял олимпийское спокойствие, на сей раз дрожал голос:

– Никаких сомнений. Твоя ДНК была много раз заархивирована, чтобы «дезинкриминировать» тебя в ходе различных расследований. Женские волосы демонстрируют большую хромосомную близость. У тебя нет сестры?

– Я перезвоню.

Эрван разъединился и тут же набрал Крипо:

– Пошли ближайших полицейских в больницу Сент-Анн. И лети туда вместе с остальными, я уже в дороге.

– Что случилось?

– Корпус Брока. Туда госпитализирована Гаэль. Вышли все силы!

113

Крипо прибыл на место первым. Одри и Тонфа десятью минутами позже. Когда в свой черед добрался и Эрван, троица судебных офицеров руководила операцией, пока полицейские в форме обеспечивали периметр – всю аллею Мопассана. Сотрудники научного отдела в масках и белых комбинезонах заходили в корпус, как если бы речь шла о зараженной зоне на карантине.

Хотя в Париже судебным медикам запрещено присутствовать на месте преступления, Крипо позвонил Рибуазу. Пациентов и персонал эвакуировали в другой блок, в ожидании, пока будет время их допросить.

Остались только трупы.

Два, по первым заключениям: Жак Сержант и санитар по имени Филипп Баттести.

Обоим не больше тридцати. У обоих горло перерезано зазубренным лезвием, возможно, охотничьим ножом или боевым оружием. Каждый раз убийца наносил удар очень уверенным движением, перерезая внешнюю сторону сонной артерии, и работы сердца было достаточно, чтобы обескровить тело за несколько секунд. Этот удар мгновенно обездвиживал жертвы – что случалось крайне редко: обычно, даже при ранении в сердце, умирающий всегда перемещался еще на несколько метров.

Казнь. Технически безупречная.

Эрван слушал Рибуаза во дворе; знаками пунктуации служили белые и синие всполохи мигалок.

– Отчет о вскрытии Перно будет у тебя на столе завтра утром.

– Спасибо. Займешься этими двумя?

– Нет. Я пойду спать. Из-за твоей хрени с гвоздями я не спал семьдесят два часа. У меня такое чувство, будто я три дня ощипывал кактусы. Когда ты положишь конец всему этому бардаку?

Ввиду скорой пенсии Рибуаз разговаривал с ним, как с мальчишкой. Когда он отошел с папкой в руке, Эрван повернулся к Крипо:

– Где Гаэль?

– Ее устроили в корпусе Пинель, в сотне метров отсюда.

– Где ее нашли?

– В кустах, как раз рядом с корпусом.

– Как она?

– Учитывая, что ей пришлось пережить, неплохо.

– Ее допросили?

– Нет. Ждали тебя.

– Как ей удалось выбраться?

– Через сервировочное окно, на лифте для тарелок, как в фильмах.