Лонтано

Всю жизнь он готовил войну, но так и не нашел мира.

109

– Станция метро называется «Жак-Бонсержан»! [128]

Молодой полицейский покраснел, повторив фразу: наверняка ему осточертели шутки, которых он наслушался из-за этого созвучия. Гаэль он показался скорее милым. Под действием успокоительных она пребывала в полудреме, и присутствие юного девственника действовало на нее как нежная колыбельная.

Девушка была одета в подобие пижамы с накинутой на плечи курточкой с капюшоном, но это ничуть не умаляло ее очарования, и она это чувствовала. Предложила желторотику пройтись в конец коридора. Возле автомата с напитками было маленькое откидное окошко: Гаэль захотелось сигарету. Ему тоже. Там они и курили, одним глазком следя, не появится ли медсестра, и болтая, как студенты в уголке на факультете.

– А ведь это так сексуально: оказаться запертыми вдвоем, а? – поддразнила его она.

Тот покраснел и ничего не ответил. Он затягивался, как приговоренный к смерти.

– Тебе сказали, что я сделала? – продолжала она настаивать.

– Мне говорили… – заколебался он, – ну… о происшествии на авеню Президента Вильсона.

– Большой прыжок, малыш Жак, говори уж прямо…

Она обращалась к нему как к ребенку, голосом ласковым и интимным и слегка насмешливым. На вид ему лет двадцать пять, но он уже сутулился, словно придавленный своим дешевым костюмом.

Он выбросил окурок наружу, потом глянул снизу вверх:

– Почему вы зашли… так далеко?

– Мои планы полетели кувырком.

– Но ведь… вы…

Он не закончил фразы, глаза говорили за него: как она могла дойти до такого, ведь у нее есть все, что нужно для счастья? Чего только не приписывают богатым, но только не отчаяние.

– Ты хоть знаешь, чем я занимаюсь?

– Снимаетесь в кино, да?

– Это мое прикрытие. На самом деле я шлюха.

– Что?

Теперь Сержант стал багровым. Он не знал ни что сказать, ни, безусловно, что подумать. Гаэль – дочь одного из самых грозных полицейских Франции и сестра его босса.

– Вначале, – продолжила она тягучим голосом, – я думала, что это поможет мне в карьере, но в конце концов вошла во вкус. Оно и понятно – три тысячи евро за ночь не шутка, верно?

Ее тариф никогда не превышал тысячи евро, но ей нравилось выворачивать душу молодого человека. Он, конечно же, мечтал, как будет поражать девиц историями об уголовных расследованиях. А Гаэль родилась в этом мире, причем на самом высоком уровне, и вот теперь изображает из себя Антихриста.

– Я… Вообще-то, конечно… – пролепетал он. – Очень интересно.

– И дело не только в бабках. Еще и в удовольствии.

– Потому что… ну, это бывает… приятно?

Сержант явно с трудом удерживался в седле: в любую секунду он был готов позорно сдаться.

– В худшем случае тебе просто плевать, – продолжала она с порочным лукавством. – В лучшем – тебе здорово. Но никогда не больно и не унизительно. Я…

Шум в коридоре. Они одновременно повернули голову, ожидая увидеть медсестру. Но никто не появился. Тишина расползалась по запертому этажу, вызывая ощущение удушья, огромной катастрофы…

– Пойду посмотрю, – сказал Сержант, цепляясь за возможность прекратить эту беседу.

– Вы должны охранять меня, а не других.

– И все же я пойду гляну. Оставайтесь здесь.

Полицейский снова обрел уверенность в себе и удалился. Гаэль накинула куртку на плечи. Ей было холодно. И жарко. И вкус лекарства в горле. В другой жизни такой мальчик ей бы понравился: мягкий, милый, созданный для того, чтобы его ласкали и нежили в любую минуту дня и ночи…

Успокоительные позволяли ей мечтать без стыда. На курс антидепрессантов требовалось минимумом десять дней, чтобы сказался эффект. А пока что – транквилизаторы в лошадиных дозах.

Сколько лет она ногой не ступала в больницу. Как ни странно, в Сент-Анн она ни разу не бывала – во Франции душевнобольные направляются по месту жительства, а не в соответствии с симптоматикой. Она испытывала извращенную гордость, оказавшись наконец здесь, в Мекке ненормальных.

Куда подевался Сержант? Она больше не слышала его шагов, – казалось, их поглотили сумерки. Коротая ожидание, она прикурила новую сигарету.

Гаэль до сих пор не видела своего лечащего врача, но днем пересеклась с несколькими соседями по этажу. Параноидальная дама, подозревавшая своего психиатра в том, что тот облучает ее волнами, разрушающими яичники, старик, которым владела навязчивая идея, что одна из аллей больничного сада названа его именем, еще один, требующий, чтобы ему провели сканирование мозга и пересчитали его извилины… Рутина.

Вдруг потолочные светильники погасли. Гаэль машинально бросила взгляд на запястье. Никаких часов. Наверняка время отбоя. Ее глаза привыкли к темноте. Нигде ни звука, ни ощущения чьего-то присутствия.

Да где же Сержант?

Она отбросила сигарету и решила отправиться на поиски.

110

Эрван приказал Крипо поехать переодеться. Разозлившись, тот встал в позу и посоветовал шефу отправляться на вечеринку к Лартигу в одиночку. Как тот пожелает: эльзасцу вполне есть чем заняться до самого утра, если не расшифровкой разговоров, так всем прочим (Эрван поручил ему раздобыть медицинскую карту Редлиха). Теперь, стоя в очереди, выстроившейся вдоль железной дороги, чтобы попасть на виллу дю Бель-Эр, он мог оценить, от какого нелепого и смешного положения избавил своего помощника: дресс-код данного собрания не имел ничего общего с паясничаньем под маркиза.

Обнаженный мужчина был выкрашен черной краской до самой шеи и увенчан головой волка в стиле Зорро. На другом был латексный плащ и чудовищное ожерелье из пробитых гвоздями собак. Некое создание, не мужчина и не женщина, в туфлях на платформе, поверх алого боди облачилось в розовую пачку. И это дефиле растянулось под платанами небольшого палисадника. Казалось, собравшаяся фауна дожидается поезда, чтобы отбыть в ужасающий иной мир.

Самое сильное впечатление производила тишина. Ночные создания не обменивались ни словом, ни смешком. Конечно, они следовали указаниям: никоим образом не беспокоить соседей.

Подошла очередь Эрвана.

– Тебе плохо объяснили: ты не можешь войти в такой одежде.

В наморднике и с проволочной накладкой на левом глазу, физиономист был лысым обритым толстяком, одетым в простой корсет, усиленный титановыми или углеродными вставками. В похожий и на доспехи, и на бюстгальтер от Репетто нагрудник были вставлены трубки для переливания крови.

– Я переодет, – возразил Эрван.

– В кого?

– В полицейского.

– Очень смешно.

Эрван откинул полу пиджака и продемонстрировал пистолет в штампованной кобуре:

– Значок показать?

Колебание. Эрван поднажал:

– Я друг Иво. Можешь проверить.

Привратнику было начхать, приятель он Иво, полицейский или якудза. Его занимал только костюм. В конце концов он решил, что молчаливый крепыш со стрижкой ежиком вполне сойдет. Вход бесплатный: для хозяина прием гостей – удовольствие.

Мастерская преобразилась. Скульптуры исчезли или были прикрыты темной тканью. Их место заняла фантастическая толпа: люди, появившиеся из белой горячки в последней стадии, дергались в ритме вспышек стробоскопа. Глухое биение, ощущавшееся снаружи, здесь превратилось в завывания железа и света, индустриальную музыку, исполняемую под пытками гигантскими станками.

Латекс был сам по себе востребованным трендом. Некоторые довольствовались одним аксессуаром, другие были затянуты целиком, включая голову, как для полномасштабной эпиляции. Они выставляли себя напоказ во всей красе, бесполые и безликие, извиваясь под музыку, как раскаленные органы. Имелись и военные: нацисты, Фидели Кастро, красные кхмеры. Символы геноцида, пыток, массовых убийств, они вытанцовывали гусиным шагом под усилителями, которые изрыгали высокие ноты и басы, заставлявшие содрогаться даже ваш костный мозг.